Миасс военного времени глазами эвакуированного на Урал ребёнка

Рассеянно скользя взглядом по колонке знаменательных дат и событий февраля, вдруг споткнулась на строчке: "26 февраля 1937 года в Москве родился Леонид Георгиевич Марягин - кинорежиссёр (фильмы "Вас ожидает гражданка Никанорова", "Двое в пути"), сценарист. Заслуженный деятель искусств РСФСР. Народный артист РФ". Марягин… Марягин… Память, подобно поисковику, металась из стороны в сторону в тщетных попытках отыскать, что же связано с этой фамилией. И отыскала-таки! В начале века режиссёр Леонид Марягин, будучи участником проходившего в Челябинске кинофестиваля "Новое кино России", приезжал в Миасс со своим новым фильмом "101-й километр". Но, как писали местные газеты, приезжал не только для того, чтобы услышать мнение о кинокартине, но и для того, чтобы погрузиться в дорогие сердцу воспоминания: когда Леониду Марягину было четыре года, семья его эвакуировалась из Подмосковья на Урал и несколько лет жила сначала на Увильдах, затем в Тургояке.

Окрестности села Тургояк

На встречах с жителями Леонид Георгиевич с удовольствием вспоминал запомнившиеся эпизоды детства: школу на берегу, куда ходил учиться, две баржи, где с пацанами играл в пиратов, а ещё - банкет в доме отдыха по случаю какого-то большого автозаводского праздника, откуда мальчишки ухитрились стянуть банку компота… А в пять лет именно в Тургояке, куда приехала бригада артистов, произошло "профессиональное самоопределение" пятилетнего малыша. "На спектакль зрители пошли со своими табуретками, поскольку все скамейки уже были использованы на дрова, - рассказывал тогда со сцены Леонид Марягин. - А я расположился на полу перед сценой. Открывается занавес, а на сцене - русская печка, и из неё дед с бабкой вынимают огромную сковородку с пирожками. Пирожки настоящие, с луком и картошкой - я знал это, потому что почуял изумительно вкусный запах (а время было голодное). И, конечно, я следил только за этими пирожками. Действие идёт. На сцену выбегают фашисты, но не успевают съесть пирожки, потому что следом появляются партизаны, и дед с бабкой угощают их пирожками, но партизаны скромные: они только их понадкусывали… И занавес закрылся. Рядом со мной сидела тетка в ватнике, я её спрашиваю: "Пирожки-то не съели, а куда их понесли?". Она говорит: "Режиссёру". И с тех пор я понял, что всё лучшее отдают режиссёру".

Через много лет Леонид Марягин написал книгу "Изнанка экрана", где достаточно много внимания уделил Уралу, Миассу и Тургояку. "Включаю память и переношусь в далёкий сорок третий год на Урал, к чистому и прозрачному тогда озеру Тургояк. У озера жили бежавшие от войны женщины и дети. Летом озеро их кормило - сквозь толщу воды было ясно видно, как жирные окуни заглатывали червей. Рыбалкой занимались все - был бы крючок. Не для развлечения. Для жизни".

Трудно остаться равнодушным к этим строкам, сквозь которые, будто изображение на киноэкране, высвечиваются эпизоды из жизни эвакуированных и местных. "Урал встретил стужей. Представитель какого-то эвакуационного органа заставил женщин положить вещи на сани-розвальни, сверху посадил детей, и "команда" двинулась по заснеженной лесной дороге к летнему дому отдыха "Увильды", что на берегу, как потом выяснилось, живописнейшего горного озера того же названия. Но красоты красотами, уральский мороз морозом, а летние дачки, куда нас поместили, - для лета.

Миасс. Митинг по поводу нападения фашистской Германии на Советский Союз

И всё-таки зиму в летних сооружениях мы пережили: до сих пор помню сладкий вкус мороженой картошки и угарный запах дыма от сложенных наспех кирпичных печек, где каждая щель между кирпичами оказывалась дымоходом".

***

"К лету наше местонахождение изменилось - рядом с Миассом строился Урал-ЗиС и работоспособные эвакуированные были нужны на стройке. Этим можно объяснить и переселение к другому озеру - Тургояк, что рядом с Миассом. Но моя бабушка Ульяна Никифоровна на Урал-ЗиС не годилась, и её определили на раздачу ложек в приозёрном доме отдыха. Должность - ответственная: каждый отдыхающий получал в конторе алюминиевую бирку с номером, на которую при входе в столовую он выменивал ложку, тоже с номером, а на основании ложки ему на раздаче пищи взвешивали суп и кашу. При выходе из столовой ложка возвращалась бабушке, а бирка - отдыхающему. Но отдыхающими были в основном подростки-"ремесленники". Они очень умело подделывали и бирки, и номера на ложках. Бабушка была неграмотной. С трудом расписывалась. Читала по складам. Только короткие слова - так её успели научить пионеры 30-х годов. Образовалась огромная недостача, которую пришлось отрабатывать в должности уборщицы и истопника".

***

"…Берег озера Тургояк - скалистый, поросший густым лесом - оказался нашим приютом до конца войны. Мама устроилась в контору, где была по совместительству машинисткой и бухгалтером. Нас разместили на горе, в избе лесного сторожа: в центре её русская печка, справа от неё наше семейство, слева - другое, мать и сын. Здесь было в меру сытно - летом выручали грибы и ягоды, рыбалка, зимой - американский яичный порошок в высоких жёлтых глянцевых коробках. Его привезли для эвакуированных детей на трёхтонке, поминутно глохнувшей из-за плохих чурок в бункерах и отсутствия бензина. Машину толкали в гору всем населением - стар и мал. Женщины потом долго гадали, из яиц какой живности этот порошок. Больно не по-нашему он пахнет.

Но, как бы ни было скудно жить, к праздникам собирали посылки на фронт: кисеты, рукавицы, табак и даже свиное, солёное крупной солью сало, завернутое в полотно. Собирались эти посылки в конторе. Мама печатала на машинке женские послания. И каждая дарительница делала обязательно приписку от руки".

Кадр из фильма "Вас ожидает гражданка Никанорова"

"…Кино вторгалось в мою жизнь даже в эвакуации. Но дорога к нему вела через сельскую электростанцию. Механик дядя Гриша, помнивший еще дореволюционные золотоискательские времена, разогревал паяльной лампой перед пуском, когда привозили солярку, старенький дизель, напевая охальные куплеты: "Папа любит маму, мама любит папу, папа любит чай густой, а мама любит..." и так далее. Потом он тянул вместе с помощником Витькой широченный приводной ремень, одновременно проворачивая ногой маховик. Дизель фыркал, маховик оживал, и механик с помощником живо отскакивали в сторону. Дядя Гриша степенно подходил к двум рубильникам, включал их, и окна в сельских домах и клубе вспыхивали жёлтыми глазами.

Я торчал у двери электростанции с обеда до пуска, иногда дядя Гриша звал меня и позволял поискать в бардачке - помещение за динамо-машиной - изоляторы. Выполнялись эти поручения с удовольствием - копаться в хаосе ненужных деталей было для меня любимым занятием. С гордостью я говорил встречавшим меня маме и бабушке:
- Был в бардаке!

Их ужасала моя новая лексика, мама запрещала ходить к дяде Грише, но остановить любопытство было невозможно. Механик пел своё, профессиональное:
"Никогда механикам не дам,
У механиков железные бока".

И я тут же перепевал эти строки маме. Наконец, дядя Гриша встретил меня у двери электростанции и заявил, что приходила мать и не хочет, чтобы я здесь появлялся. "Ты в клуб иди, - успокоил меня дядя Гриша, заметив, очевидно, плаксивое выражение лица. - Туда человек приехал монтировать кинопередвижку. Тебе будет интересно!"

***

Киномеханика я застал на коленкоровом диване в клубной бильярдной. Он открыл красные глаза и позвал меня:
- Ты здешний?
Я кивнул.
- Беги в контору и попроси для меня спирту, скажи, язва разыгралась.

Мне удалось выполнить поручение, и, вернувшись с неполной четвертинкой, я получил доступ туда, где монтировалась передвижка и устанавливалось что-то вроде этажерки, для аппарата. Наконец, привезли кино, и я понял, как оно появляется на белой простыне экрана. В жестяных квадратных коробках лежали круглые банки, а внутри - катушки пленки с маленькими картиночками на них, которые становились огромными, пройдя через увеличительное стекло аппарата. Кино ждали. Набился полный зал. На полотне возникли клубы черного дыма и надпись с названием "Иван Грозный". В зале запахло дымом, а потом клубы его повалили из окошечка кинобудки. Я бросился к аппарату и увидел механика, накрывавшего одеялом горящий усилитель.

Так закончилось уральское знакомство с настоящим кино. Я попытался создать свое, игрушечное: выменял у ребят лупу, вставил ее в ящик из-под посылки, ящик поднимал к свисавшей с потолка лампочке и пытался показывать на стене нарисованные мной на желтом плексигласе картинки".

Миасс. Уральский автомобильный завод

"…Завод Урал-ЗиС в соседнем Миассе построили, и тыл широко праздновал открытие. Летние павильоны уставлялись столами, и рядовые рабочие веселились в этом коллективном гульбище, от которого нам, пацанам, пронырнувшим на пир, доставались маринованные яблоки и помидоры слабо-розового цвета.

Начальство гуляло отдельно на дачах над озером, которые странным образом стояли незанятыми даже в пору самого мощного наплыва эвакуированных. Иностранные машины с сигнальными флажками поворотов и тройными хромированными дудками-клаксонами сгрудились у заборов дач под присмотром тут же закусывающих водителей. Из окон и с террас звучали патефоны - козинская "Улыбнися, Маша, ласково взгляни", лемешевская "Тиритамба", утесовское "Му-му". Иногда с террас долетали крики "ура" и звон посуды. И снова патефоны - никакой войны".

***

"Но к нам в избу война приходила из чёрной тарелки репродуктора, слабо шептавшей слова диктора о раненых и погибших в очередном сражении. В такие минуты мать становилась на табурет и приникала ухом к бумажному диску, а я снизу следил за ее лицом. Когда она облегчённо выдыхала и спускалась на пол, я понимал, что с папой все в порядке.

Слали свои фото отцу и мы. Фотографа в округе не было, и на фотогастроли из Миасса приезжала тетка с запоминающейся фамилией Талалай. С треногой, фотоаппаратом - ящиком и набором костюмов - взрослых и детских: клиенты таким образом охорашивались. Но моя мама воспротивилась костюмированию: мало ли кто все это надевал, не хватало вшей завести! Надевали своё, тщательно глаженное-утюженное, нужно было создать самый благополучный вид, чтобы не огорчать папу на войне. Уже тогда я столкнулся с "лакировкой действительности", которая испортила мне много крови позже, во время постановки картин, и выражалась в требованиях начальства заглаживать и утюжить не только костюмы.

О том, как воюет сам отец там, под Ленинградом, в его письмах не было ни слова, да и в мирное время он не любил распространяться на военные темы.

Леонид Марягин в юности

(…) "На фронте наши побеждали - это стало очевидным даже в уральской глубинке: в сторожке при гараже появились два пленных немца. Их никто не охранял - куда убежишь по морозу в горах!

Местные мужики приходили в сторожку к немцам, миролюбиво угощали их махоркой и обучали вертеть самокрутки. Это возмущало меня - отец на фронте, немцы стреляют в него, а эти - я имел в виду местных невоеннообязанных мужиков - раскуривают с немцами. Но однажды утром Тургояк облетела весть - немец поймал Гальяна. Гальяном звали заведующего гаражом Гальянова. Он ночью подогнал к воротам гаража трёхтонку и с сообщниками стал грузить в кузов новый блок мотора, полученный для ремонта развалюхи - полуторки с Урал-ЗиСа. Один из немцев вышел из сторожки по малой нужде и, заметив происходящее, понял, что дело нечисто. Как есть, в кальсонах и исподней рубашке, он побежал к конторе, крича и размахивая руками: "Русски Иван цап-царап!".

Гальян уехал, оставив в снегу у гаража блок мотора, но уже в селе его перехватил местный милиционер. В сторожку к немцам повалил народ - махоркой их снабдили надолго. Я как-то по-другому, без опаски, рассматривал пленных, они уже не вызывали прежней ненависти".

***

"Уральской весной возле снежных, утоптанных и поэтому долго не таявших тропинок появились головки подснежников, а над селом Тургояк зазвенели аккордеоны - война окончилась. Демобилизованные уцелевшие отцы моих одноклассников-первоклассников везли эти сияющие перламутром инструменты домой, как знаки победы. А отец ещё служил, и мы тоскливо ждали его возвращения и пропуска обратно, в далекое Орехово-Зуево. Наконец, папа прислал пропуск. Это был пропуск в другой мир, который мне предстояло познать…"

Леонид Марягин и его школьные друзья у школы № 1 в Орехово-Зуево