Деревня расположилась в густом березовом лесу, в отлогой, почти ровной подошве западного склона Ильменского хребта, на проезжей дороге, по обеим сторонам которой двумя стройными шеренгами выстроились новые, чистые, из толстого леса избы и весело смотрели на дорогу и друг на друга.

Маленькая деревня терялась в окружающей лесной массе разных пород, взбегающей к востоку и западу высоко-высоко до самых вершин Ильменя и Урала и оттуда издали, как бы заглядывающей с любопытством на вновь появившуюся маленькую деревеньку, как бабушка на только что родившегося первенца - внучка.

(… ) Деревня заселялась ссыльными для отбывания обязательного труда на приисках за маловажные проступки рабочих из окрестных уральских горных заводов: Миасского, Златоустовского, Кусинского, Артинского и других. (…) Новым поселенцам отпускался из казенных дач весь необходимый лесной строительный материал, давались в помощь при постройке спецы по разным отраслям строительных работ. (…)

Избы и все надворные постройки рубились из толстого леса, крылись плотными тесовыми крышами и замыкались чисто выстроганными тесовыми воротами под маленькими крышками. Строилось все плотно, крепко, основательно.

В избах и во дворах было, как говорится, как в ящиках. Дворы содержались чисто. Полы в избах еженедельно мылись и протирались песком, а стены и полки к каждому большому празднику выскабливались ножами как восковые.

Дома днём оставались лишь старики, дети и домашние хозяйки. Хозяйки управлялись с хозяйством, старики кряхтели на печах и полатях, или на завалинках, под окнами избы, рассказывали внукам сказки и были о своём житье-бытье в заводах (…).

Появились пивные шинки. Торговля пошла вовсю. Развилось пьянство. Пьянство бесшабашное, беспробудное. Пьянство разнузданного сорвавшегося с крепостной цепи русского рабочего, работавшего ранее за гривну в день под плетью и ощутившего теперь в своем кармане никогда не бывавшего у него десятка, сотни, а иногда и тысячи рублей денег.

При хороших заработках пили неделями. Тесный, душный, грязный кабак день, ночь, будни, праздники был набит народом. Трещал и стонал от пьяного крика, песен и пляски с гиком, криком и присвистом под игру гармоники или балалайки, которую в этом адском шуме никто не слыхал.

Плясали крепко, тяжело, отчаянно, припрыгивая, изгибаясь и падая от чрезмерного опьянения. Падая, засыпали на полу грязном, заплеванном и залитом вином, засыпали мёртвым сном пьяного. Заснувших заталкивали под лавки или выбрасывали на улицу.

(…) Пили не одни мужики, а и бабы. Пили семьями, пили малые ребята, первым удовольствием которых было тереться около кабака, где их поили старшие и дико хохотали над пьяными мальчуганами, заставляли их бороться, плясать и матькаться.

Праздники встречались и проводились в кабаке. Особенно торжественно в кабаке встречалась Пасха. Кабатчик Илья имел небольшую пушку и к Пасхе всегда заготавливал фунт пороха.

Мужики с вечера собирались к кабаку чистить пушку, приготавливали патроны и пыжи. И в 12 часов ночи разводили костёр, жиганами поджигали порох в пушке, и открывалась стрельба.

Кто видел выгоду в учении, отдавал своих ребят учиться грамоте к Васильевне. Васильевна была большая грамотница. Поминальники по родительским дням читала, по покойникам ходила псалтырь читать, ребят новорожденных слабых погружала до приезда попа, который из Миасского завода наезжал в деревню два раза в год. Исповедовал и причащал больных, отпевал всех скопом умерших за период его приезда и крестил родившихся, погружая их в квашню кабатчицы, т. к. он всегда квартировал у кабатчицы как у самого видного, почётного прихожанина.

Как бы ни смотрели отрицательно на грамотность мужики, все же в грамоте всё больше и больше выявлялась необходимость. Грамота требовалась при расчёте с конторой и с артелью, лавочниками и при исполнении общественных должностей.

Кажется, в 70-х годах стали в деревне появляться отставные пропойцы-солдаты, которые стали учить грамоте ребят, поочередно переходя из избы в избу тех мужиков, дети коих учились, получая там готовый стол и по двухгривенному с ученика.

Такие учителя долго не задерживались, не каждый выдерживал целый учебный сезон. А при первой же хорошей получке запивал и скрывался.

Ребята, начинавшие было разбираться в азбуке, будучи оставленные учителем на половине, забывали все до нового учителя и начинали снова. И никак не могли выучиться.

Дело не шло. Тогда по настоянию и инициативе кабатчика Ильи в начале 80-х годов была обществом выстроена изба-школа, она же и сельское правление. Был приглашен специальный учитель и открыта школа грамоты, которая позднее была реформирована в церковно-приходскую школу.

По инициативе и настоянию того же кабатчика Ильи была выстроена небольшая деревянная часовня, и открыт еженедельный по субботам базарный день. Часовня в 1892 г. была освящена на церковь в память кабатчика Ильи и в честь его небесного тёзки названа Пророко-Ильинской. Появился в деревне свой постоянный поп со всем полагающимся клиром.