Вообще-то на этом месте должен был стоять другой материал. Имелась договоренность с ветераном Великой Отечественной, героем будущего очерка. Более того, состоялась даже встреча с этим человеком. Но, едва начав вспоминать о своей жизни, мой собеседник так разволновался, что корреспонденту пришлось уйти. А поводом для стариковских слез стало вовсе не военное время, а наша сегодняшняя действительность. Журналистская неудача воскресила в памяти одну встречу, напрямую ко всему вышеописанному не относящуюся. Но это только на первый взгляд.

   Вобщем, да простят меня те, кто считает, что праздник Победы не должен быть ничем омрачен.

   Эо было несколько лет назад. Челябинский вокзал. Он сидел в зале ожидания напротив меня, вздрагивая каждый раз от резкой мелодии, предваряющей очередное объявление диктора. На старом, заношенном пиджаке, сшитом еще тогда, когда хозяин был куда более упитан, — орденские планки. Узловатые, морщинистые руки чистят яйцо, скорлупа падает на разложенную на коленях иностранную газету. Перекусив, он достал из сумки бутылку пива, явно не зная, как ее открыть. На этой почве мы и познакомились.

   Иорь Васильевич Вяткин — ветеран Великой Отечественной войны. До Берлина не дошел, помешало ранение, часть осколков до сих пор сидит в нем, напоминая о том, чего и так забыть нельзя. После войны судьба занесла Игоря Васильевича в Литву (так что, газета оказалась не такой уж и иностранной). А через сорок с лишним лет любовь человечества к пересмотру собственной истории его из Литвы вынесла. В никуда. И вот, бросив весь свой нехитрый скарб, Игорь Васильевич ехал в Новосибирск, к фронтовому другу. Победитель стал в одночасье оккупантом и сталинцем (к Сталину, кстати, Вяткин относится очень положительно) и был выдавлен из Литвы. Грех топтания свободной Прибалтики солдатскими сапогами Игорь Васильевич должен искупить теперь неприкаянной старостью и заброшенной могилкой жены (тоже русской).

   Яспросил у Вяткина, почему путь из Литвы в Новосибирск проходит через Челябинск, но тогда, в зале ожидания, он мне не ответил. Зато о последних годах жизни в Прибалтике рассказал немало. Особых откровений не было, центральная пресса довольно подробно этот вопрос освещала, но слушать старика было чертовски больно…

   О говорил, а мне вспомнилась мама, латышка по национальности, которая осиротела в 14 лет. Остались они, три сестры и брат, на попечении бабушки, ни слова не знавшей по-русски. И до июня 1942 года, когда мама пришла на завод, единственным источником пропитания была милостыня. Весь первый военный год моя прабабушка ходила «по миру», а мир этот — поселок Тургояк. Богато там никто не жил. И все же подавали, не устраивая экзамена на знание русского языка и разрешая петь по вечерам протяжные латышские песни. Люди были другие? Наверное, и это тоже. Сейчас их, не только переживших ту войну, но и сделавших все для Победы, осталось немного. Совсем немного.

   УАйзека Азимова есть рассказ о последнем оставшемся в живых ветеране второй мировой — конечно же, американце. Когда я прочитал его несколько лет назад, мне показалось это не совсем справедливым. Сейчас же я согласен, фантаст очень реалистично выбрал государственную принадлежность — наших ветеранов на этом свете никто не задерживает.

   ВРоссии вообще не принята основательность — все какие-то полумеры. Как в том анекдоте, где врач говорит больному: «Жить вы будете, но фигово». Один из последних симптомов любви к ветеранам — бесплатные памятники. Еще бы написали: «Предложение действует до...». Поймите правильно — я не против бесплатных памятников, хотя, по сути, они ничего не решают, и один пацан, нацепивший на рукав повязку с фашистской свастикой, «стоит» десятерых резчиков мрамора.

   Унас всегда чего-то не хватает. Что нужно для того, чтобы запретить фашизм, хотя бы в его активной форме? Просто неприлично как-то получается, когда внуки победителей становятся заложниками идеологии побежденных. На военных парадах в той же Литве вышагивают теперь ветераны-эсэсовцы, не идет ли туда же и Россия? И кто следующий ринется умирать за нее ради бесплатного памятника? Впрочем, уже умирают, в той же Чечне.

   Пслезавтра ветераны наденут лучшее, что у них есть, и выйдут на улицы города. Больные, замотанные жизнью старики. По статусу они победители, а по сути... Робкие льготы и еще более робкое почтение... А иногда, так просто агрессия — государство их благами засыпало, а им все мало.

   Пи всех трудностях сегодняшней жизни, нам никогда не представить, как жили они, что выпало на долю современников самой страшной войны в истории человечества. Такой страшной, что до сих пор конфликтов подобного уровня удавалось избегать. Но, кажется, вакцина второй мировой перестает действовать. Что ждет всех нас в этом случае — представить трудно, но можно. При желании.

   …А Игоря Васильевича я в тот день посадил в поезд. И уже там, на перроне, он рассказал, почему оказался в Челябинске. Здесь у него живет дочь. Вполне благополучно живет.

    — Мы с ней не ругаемся, — сказал Вяткин. — Просто не могу больше видеть в ее глазах ожидания моей смерти.

   Пезд повез моего собеседника в Новосибирск, к лучшей, надеюсь, жизни. Фронтовой друг должен был встретить его на вокзале. И кто знает, может быть, 9-го мая Игорь Васильевич выйдет на улицы города, где обрел, наконец, покой. Хотелось бы в это верить.