Продолжение. Начало в № 59, 66.

   Впоминается Южная Якутия, верховье реки Кирестех, где я работал в 1973 году геофизиком. Летом мы сплавлялись на 300–килограммовой резиновой лодке, ведя изыскательские геологоразведочные работы района по заказу Чара–Токинской экспедиции. Река использовалась как водная артерия, как геофизический профиль, как основной путь нашего коча (потом уже я узнал, что в этих краях был открыт уникальный минерал чароит).

   Кработе относились порой бесшабашно, так же лихо шли по реке, делая переходы от одной стоянки до другой по 50–70 км в день. Но вот беда: в августе шла уже мелкая вода. Шиверы открыты, а в них очень много мелких острых сланцевых щёток, острых как бритва, о которые мы постоянно драли, резали дно своей посудины. Приходилось останавливаться, клеить дно лодки. А причина простая, как всегда: лень на очередной шивере соскакивать с судна, переводить лодку. Опять русское «авось». Порой делать это просто не успевали, так как вода, очень чистая, я бы даже сказал голубая, сильно искажала истинную глубину.

   Вэто время вдоль реки, по таёжной тропе, каюры вели два десятка оленей, гружённых имуществом одной из партий геологов Чара–Токинской экспедиции. И вот когда на очередной стоянке мы клеили лодку, они нас нагнали.

   — Нюча — дурак, — слышу беззлобное от одного огонера. («нюча» — в переводе с якутского «русский», «огонер» — «дед, старик»).

   «Да пошёл ты!» — мысленно провожаю его, но из уважения к его годам и опыту, конечно же, вслух не говорю.

   Ивот опять очередная стоянка. Опять клеим. Снова встреча. У нас заварен чифир, а на костре в котелке варится глухарь, который имел неосторожность попасть нам на глаза. Приглашаю гостя к костру, на огонек. Огонер Кешка смекнул всё сразу. Присел поближе к огню, набил свой тюбук табаком. Блаженно затянулся несколько раз, положил открытый кисет на камешек, таким образом приглашая нас отведать его табачок. Вытянул уставшие ноги к костру и заговорил как бы нехотя.

   — Однака, так не пойдёт. Однака, жерди нада. Однака, худа будет, совсем худа…

   Кда уж хуже, впереди 350 км реки, съёмки. Рации нет, когда будет вертолёт, одному богу известно, а клея осталось — кот наплакал.

   Пка стоит лётная погода, может быть, вертушка и придёт, но откуда в партии знают о наших проблемах. Да и погода в любой момент может сделать «козу». Понял я: Кешка что–то соображает, но темнит. Достал НЗ. Налил огонеру освежающего, бодрящего напитка. Молча принял он угощение. Чуток плеснул содержимого в огонь, задабривая духов тайги, закрыл глаза и с наслаждением опрокинул содержимое кружки в свой беззубый рот, обросший жиденькой бородкой. Долго сидел с закрытыми глазами, как бы прислушиваясь, как течёт огненная вода по жилам.

   — Однака, паря, жерди по дну лодки вешать надоть.

   Втал, взял топор, нарубил берёзовых жердей, пыхтя трубкой, которая каким–то образом держалась у него во рту при разговоре. Прикрепил жерди к лодке, по дну, своей верёвкой. Поставил её на воду, постоял молча, как бы оценивая свою работу, что–то по–своему побурчал.

   — Однака, можна ходить долга.

   Пи виде нашей лодки, ужас отразился на лице моего напарника, геодезиста Тарабукина. «И на этой коряге мы должны плыть дальше?» — говорил его взгляд. Он просто боялся, что нас поднимет на смех при встрече лётный состав или кто–то из геологов. Я и сам был в замешательстве. Но видя, с каким азартом огонер колдовал над нашей лодкой, вытерпел и в благодарность за столь великий труд и заботу о нас, несмышлёных, добавил Кешке в кружку напитка, который объединяет всех людей мира и в трудную, и в радостную минуту.

   — Однака, нюча, дай обниму, — растрогался старик. Обнюхал меня. Глаза его лучиками засветились.

   Ртуал пития повторился. Опять долго блаженно сидел, может быть, слушая тишину тайги, пыхтя тюбуком, да так у кост-ра и задремал наш огонер, довольный собой и красиво проделанной работой. А наутро ушли мы вниз по Кирестеху. Отстал огонер Кешка с караваном от нас прилично. Маршрут свой мы с Володей Тарабукиным закончили, ни разу больше лодку не ремонтировали, высох клей в тюбике без надобности. А от огонера осталась вечная память. И мне всегда становится радостно на душе, покойно, когда я вспоминаю его привычное «однака» и то, как он делал своё дело.

   Уиливаю и я, по «рецепту» Кешки, свою байдарку. Серёга подшучивает, а дед Силантий пригрелся у костра и на все лады выводит свою песню, только эхо вторит ему. Добрый получился у меня «броневик». Ну да ладно, теперь дойдём до города Сима.

   руководитель детского общественного объединения «Азимут».

   Продолжение следует.