Н помню, писал ли я когда-нибудь на стенах и заборах, но работать в стенгазете приходилось. В армии, например, я совмещал всю редколлегию роты в одном лице. Однажды все же помощники нашлись. Уже после отбоя я старательно перерисовывал в номер рисунки с дембельских альбомов. Эта работа вдохновляла, а взводный получился очень похожим — вылитый Тяпкин, как с фотографии. Вывесил листок в казарме и, довольный, уснул. К утру дневальные нарисовали на погонах прапорщика огромные генеральские звезды и лампасы не забыли. Тяпкин оценил юмор и вскоре я пришивал себе первые лычки.

   Ели б в армию не загремел, то продолжал бы петь дифирамбы парткому, профкому и комитету комсомола в институтской многотиражке «За инженерные кадры». Наш редактор пошел на повышение по партийной линии, и я автоматически занял бы его место. Этого не произошло благодаря моему сотрудничеству с изданием иной идеологической направленности — самодеятельным журналом «Рокси», возникшим в кулуарах ленинградского рок-клуба. Он выходил тиражом двадцать экземпляров: десять расходилось по своим, в кафе «Сайгон» — излюбленном месте сбора неформалов, еще десяток везли в столицу, где меняли на «Ухо» — аналогичное московское издание. Популярность «Рокси» была несопоставима с тиражом, и все авторы имели «широкую известность в узком кругу». Мы могли рассчитывать на радушный прием в любой тусовке. Имея свободный доступ к настоящим рок-звездам, считались их наместниками. К «Сайгону», чтобы пыль в глаза пустить, я подкатывал «строго на моторе». Денег лишних не было, поэтому такси ловил на Владимирской площади (до «Сайгона» метров двести, не больше). Эффектный «подкат» стоил копеек пятьдесят, но это окупалось. Ссылаясь на кумиров, в «Сайгоне» можно было нести всякую ахинею — все принималось за чистую монету. Причем, в прямом смысле.

   Вкоре об этой бурной деятельности стало известно в первом отделе моего режимного вуза,.. формулировка приказа об отчислении была стандартной — за академическую неуспеваемость. После армии началась перестройка и подполье, как таковое, перестало существовать. Как же весело и легко писалось тогда в стол! Невозможность опубликования нисколько не смущала, торжествовали гласность и полная творческая независимость! «Сэйшны», собирающие ценителей размороженного искусства, проходили уже не в сторожках и подсобках, а в настоящих залах и клубах. Жизнь бурлила в кафе Ленинградского дома писателей, где устраивались творческие вечера и шумные акции. В кафе дома писателей родилась ассоциация молодых литераторов, к которой примкнул и я. Были выпущены один альманах и сборник переводов американских поэтов, приезжавших к нам в гости. Ассоциация просуществовала месяца три и лопнула от непомерных амбиций и постоянных склок входивших в нее членов. Тогда я взял длительный творческий отпуск и занялся книготорговлей. За это время прочел массу книг, ведь должен был знать, чем торгую. Бизнес быстро зачах, но тяга к литературе осталась.

   Яснова «в деле» — тружусь в газете «Уральский автомобиль». Работать приходится по-серьезному, но творческой инициативы не зажимают. Совсем, как в «Рокси», только читателей уже не двадцать и даже не двести человек, а как минимум семь тысяч.