И статьи «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни»1 (1973 г.)

   «В дальнем прошлом (до XVII века) Россия так богата была движениями покаяния, что оно выступало среди ведущих русских национальных черт. В духе допетровской Руси бывали толчки раскаяния – вернее, религиозного покаяния, массового: когда оно начиналось во многих отдельных грудях и сливалось в поток. Вероятно, это и есть высший, истинный путь раскаяния всенародного... И летописи, и древнерусская литература изобилуют примерами раскаяния...

   Н начиная от бездушных реформ Никона и Петра, когда началось вытравление и подавление русского национального духа, началось и выветривание покаяния, высушивание этой способности нашей. За чудовищную расправу со старообрядцами – кострами, щипцами, крюками и подземельями, еще два с половиной века продолженную бессмысленным подавлением двенадцати миллионов безответных безоружных соотечественников, разгоном их во все необжитые края и даже за края своей земли, – за тот грех господствующая церковь никогда не произнесла покаяния. И это не могло не лечь валуном на все русское будущее. А просто: в 1905 гонимых простили... (И то слишком поздно, так поздно, что самих гонителей это уже не могло спасти.)

   Всь петербургский период нашей истории – период внешнего величия, имперского чванства – все дальше уводил русский дух от раскаяния... В XX веке благодатные дожди раскаяния уже не смягчали закалевшей русской почвы, выжженной учениями ненависти».

   И послания Третьему Cобору Зарубежной Русской Церкви (1974 г.)2

   «Я осмелюсь остановить внимание собравшихся еще на другом – дальнем, трехсотлетнем грехе нашей Русской Церкви, я осмеливаюсь полнозвучно повторить это слово – грехе, еще чтоб избегнуть употребить более тяжкое, – грехе, в котором Церковь наша – и весь православный народ! – никогда не раскаялись, а значит грехе, тяготевшем над нами в 17-м году, тяготеющем поныне и, по пониманию нашей веры, могущим быть причиною кары Божьей над нами, неизбытой причиною постигших нас бед.

   Яимею в виду, конечно, русскую инквизицию: потеснение и разгром устоявшегося древнего благочестия, угнетение и расправу над 12-ю миллионами наших братьев, единоверцев и соотечественников, жестокие пытки для них, вырывание языков, клещи, дыбы, огонь и смерть, лишение храмов, изгнание за тысячи верст и далеко на чужбину – их, никогда не взбунтовавшихся, никогда не поднявших в ответ оружия, стойких, верных древле-православных христиан, их, кого я не только не назову раскольниками, но даже и старообрядцами остерегусь, ибо и мы, остальные, тотчас выставимся тогда всего лишь новообрядцами. За одно то, что они не имели душевной поворотливости принять поспешные рекомендации сомнительных заезжих греческих патриархов, за одно то, что они сохранили двуперстие, которым крестилась вся наша Церковь семь столетий, – мы обрекли их на гонения, вполне равные тем, какие отдали нам возместно атеисты в ленинско-сталинские времена, – и никогда не дрогнули наши сердца раскаянием! И сегодня в Сергиевом Посаде при стечении верующих идет вечная неумолчная служба над мощами преподобного Сергия Радонежского, – но богослужебные книги, по которым молился святой, мы сожгли на смоляных кострах как дьявольские. И это непоправимое гонение – самоуничтожение русского корня, русского духа, русской целости – продолжалось 250 лет (не 60, как сейчас) – и могло ли оно не отдаться ответным ударом всей России и всем нам? За эти столетия иные императоры склонны были прекратить гонения верных подданных – но высшие иерархи православной Церкви нашептывали и настаивали: гонения продолжать! 250 лет было отпущено нам для раскаяния, – а мы только и нашли в своем сердце: простить гонимых, простить им, как мы уничтожали их. Но и это был год, напомню, 1905-й – его цифры без объяснения сами горят, как валтасарова надпись на стене...

   Ншу самую древнюю ветвь я наблюдал в богослужениях и беседах менее года назад в московских храмах, – и я свидетельствую вам о ее поразительной стойкости в вере (и против государственного угнетения – много стойче нас!) и о таком сохранении русского облика, речи и духа, какого уже и сыскать нельзя нигде больше на территории Советского Союза. И то, что видели мои глаза и слышали уши, никогда не даст мне признать всемолимое объединение Русской Церкви законченным, пока мы не объединимся во взаимном прощении и с нашей самой исконной ветвью».

   И статьи «Русский вопрос» к концу XX века»3

   «Соборный» после-смутный период быстро кончился при Алексее Михайловиче, по историческому недоразумению увековеченном «Тишайшим»... Царствование Алексея Михайловича все наполнено бунтами... Не отстать ни в чем от западных влияний, поспешно угодить даже и в исправлении богослужебных книг. И это привело его к жесточайшему преступлению анафемы собственному народу и войны против него за «никонианскую реформу» (когда уже и сам Никон отошел от «греческого проекта»). Через 40 лет после едва пережитой народом Смуты – всю страну, еще не оправившуюся, до самой основы, духовной и жизненной, потряс церковный Раскол. И никогда уже – опять-таки на 300 лет вперед – православие на Руси не восстановилось в своей высокой жизненной силе, державшей дух русского народа больше полутысячи лет. Раскол отозвался нашей слабостью и в XX веке».

   И письма в «Вестник РХД»4 , 1975 г.

   («Письмо из Америки»)

   «Перед нами – два духовно возвышающих шага видятся мне, и оба они – в раскаянии...

   Оин – взять на себя, и покаяться, и искать путей неповторения: что русская Церковь в роковую для родины эпоху допустила себя быть безвольным придатком государства, упустила духовно направлять народ, не смогла очистить и ощитить русский дух перед годами ярости и смуты...

   Ворой, ранее того, – наше безумное – бесовское! – гонение старообрядцев [курсив наш. – Ред.].

   Без этих двух истинно церковных и друг другу причинно наследовавших грехов – не в России бы родился современный терроризм и не через Россию пришла бы в мир ленинская революция: в России староверческой она была бы невозможна!

   Да таких последовательных раскаяния сотрясли бы, но и оживили бы к развитию наши заграничные церкви, дали бы им тот духовный импульс, которым только и восполнили бы они свое неучастие в сегодняшнем развитии России.

   Уы, ответ митрополита Филарета не подал больших надежд. Он и сегодня упрекает старообрядцев в дробленьи на секты (да мы же, нашей суетой, а потом жестокостью, поставили их в это положение!), в неразвитости «настоящей святости» и даже утере «каких-либо признаков православия». Тут – и незнание их, и безучастность к ним.

   Эих оставшихся старообрядцев надо видеть – их крепость, их убежденность, их самоотверженные ночные моления (нам уже непосильные), их жизненное мужество и решимость – то 200-летнюю жизнь в Турции, то за одно поколение, без языков и без знания этого мира, переезды семьями – по десятку детей! – из Китая в Бразилию – из Бразилии в Штаты – и еще теперь в Аляску, спасая этих детей от развратного дыхания века. Видеть, как сохранился их национальный облик, народный нрав, и слышать их сохраненную исконную русскую речь. Нигде на всем Западе и далеко не везде в Советском Союзе почувствуешь себя настолько в России, как среди них.

   Н они – затравлены и напуганы нами. Они – и христианами нас почти не почитают, иные приходы и в притворе своего храма не разрешают нам перекреститься ни по-своему, ни по-ихнему, – а русские Церкви одна за другой так и быть дозволяют им – присоединиться к нам... Непроходимое непонимание.

   Кжется странным: начать развитие в XXI век с покаяния в грехе XVII-го? Но наши вины велики или малы не по давности их и не по числу сегодня уцелевших обиженных (старообрядцев было 12 миллионов, ныне их, может быть, во сто раз меньше), – а по объему и значению совершенного когда-то преступления. Что преступление было – оспорить никто уже не найдется [курсив наш. – Ред.]. Христианам ли доказывать, что без покаяния невозможна никакая христианская жизнь и никакое движение к свету? Мистическое значение такого покаяния в 300-летнем грехе даже трудно предсказать, оно расширяется за пределы церковной политики, практики, оно может открыть такой же поворот в истории нашей страны, каким повернуло нас изначальное их гонение [курсив наш. – Ред.].

   Ти заграничных ветви православной Церкви ежедневно по многу раз воссылают моления «о соединении всех святых Божиих церквей» – и не объединяются? Ан вот и осталось такое ясное объединяющее: чем спорить да корить – друг в друга всмотреться: ба! да все мы – свои, все – никониане! Все вместе мы поныне разделяем и одобряем великие преступления против древнего православия – и это соединило нас навек (хоть и обрекло вечно разъединяться). Все три наших новообрядческих ветви, при всех их достоинствах и различиях, едины в том, что пренебрегают растоптанным староверием, древним православием Сергия Радонежского. И неужели мы думаем, что, не упавши земно просить прощения у него (один архиепископ Антоний Женевский после Собора призвал близко к тому), – какая-нибудь из трех ветвей, будь она преблистательна теоретическим арсеналом, может прийти к торжеству веры?

   А у церкви Американской старообрядцы живут прямо на ее территории все. Неужели это – не Указание?. .

   Вперспективе столетий ничтожными покажутся все нынешние различия «юрисдикций», но все более будет расти и расти тень того великого церковного преступления, с которого началась гибель России» [курсив наш. – Ред.].

   И письма в «Вестник РХД»5 , 1979 г.

   («И вновь о старообрядцах»)

   «В № 128 А. Н. произносит всеобъемлющее суждение о старообрядчестве, основываясь на том, что М. Меньшиков назвал его, видите ли, «мизонеизмом» – боязнью перед новизной. Меньшикову – и карты в руки: сам он настолько был свободен от этой боязни, что руководимое им «Новое Время» в февральскую революцию в один день совершило полный поворот всех принципов, предало все, что защищало десятилетиями, и усвоило настолько холуйский тон к совершившемуся, что даже враги из левого лагеря призывали его держаться достойней. (И наоборот, в угаре того марта одни только московские старообрядцы имели смелость – тогда это была уже смелость – высказаться за парламентскую монархию.) Оракулов все же надо выбирать осмотрительно.

   Мня изумляет, как наши современники, испытав на себе советский ад, могут оставаться так бесчувственны и безжалостны к старообрядцам. Как они могут психологически не войти в это положение беспомощных, беззащитных миллионов (12 миллионов из тогдашнего небольшого населения России), у которых вдруг сжигают привычные многовековые молитвенные книги, рубят иконы, сжигают их вместе с живыми людьми, рубят правые руки, пытают железом, – и все, оказывается, для того, чтобы внести небольшие формальные поправки, и так (еще одно письмо, К. С.) поддержать духовное единение с павшей Византией, которую из тех и в глаза никто не видел. Большевики делали то же, но соразмерно своей цели: полностью уничтожить христианскую веру. А зачем нуждались в этих методах никониане? Применением насилий и казней для утверждения веры сподвижники Никона поставили себя вообще вне христианства [курсив наш. – Ред.].

   А дальше – вали на погибших что угодно. Вот А. Н. уверяет, что старообрядческая Россия не устояла бы против иностранных завоеваний. А какая же другая стояла и перестояла с X века по XVII? Старообрядческая Русь за 250 лет не сдалась татарам и смогла – народной инициативой, без правящих! – устоять в беспримерных испытаниях Смутного Времени. И в большевицкие десятилетия никто не продержался стойче старообрядцев.

   Н больней всего, что А. Н. еще высказывает и слепые подозрения, будто старообрядчество опасно на современный иранский манер (кого ж оно казнило? кому мстило?), – и так угождает в струю новейших острых врагов нашего нынешнего возрождения, тех, кто, опережая клеветой наши духовные шаги, бесстыдно кидается пугать западную прессу, что русское религиозное и национальное возрождение – хуже иранского исламского фанатизма, несет худшее кровопролитие, не имеет права быть на Земле. Низкое обвинение – без всяких фактов, доказательств, обоснований. 60 лет нам не давали дышать и думать по-русски, и это не беспокоило наших критиков, это было передовое развитие. А едва мы стали приходить в себя – нас спешат топтать».

   И книги «Россия в обвале»6

   «Наша Смута XVII века... не раскачала народных нравственных основ, сохранившихся здоровыми. Много глубже и неотвратимей сказался религиозный Раскол XVII века. Расколом была произведена та роковая трещина, куда стала потом садить дубина Петра, измолачивая наши нравы и уставы без разбору. С тех пор долго, устойчиво исконный русский характер сохранялся в обособленной среде старообрядцев – и их вы не упрекнете ни в распущенности, ни в разврате, ни в лени, ни в неумении вести промышленное, земледельческое или купеческое дело, ни в неграмотности, ни, тем более, равнодушии к духовным вопросам. А то, что третий век мы наблюдаем как «русский характер», – это уже результат искажения его жестоко бездумным Расколом, от Никона и Алексея Михайловича, затем от жестоко предприимчивого Петра и костеневших его наследников... »

   «И когда же дойдет до истинного примирения с нашей кореннейшей ветвью, со старообрядцами? не до «прощения» их, а принесения им раскаяния за жестокие гонения в прошлом [курсив наш. – Ред.]. Неужели и сегодня, когда вся разоренная Россия не ведает, быть ли ей, в эту великую русскую Беду, – мы и тут все не можем из гордыни признать ту древнюю тяжбу надуманной?»

   И эпопеи «Красное колесо»7

   «Они веруют, как однажды научили при крещеньи Руси – и почему же они раскольники? Вдруг им говорят: и деды, и отцы, и вы до сих пор верили неправильно, будем менять... И царь православный Тишайший задабривает подарками магометанского султана, чтобы тот восстановил низложенных бродячих патриархов – и тем подкрепил истоптание одних православных другими... Для них, в то время, не как для нас: вся жизнь была в вере – и вдруг меняют. То – проклинали трехперстие, теперь – только трехперстие правильно, а двуперстие проклято... Да равнодушным, корыстным ничего не стоит снести, хоть завтра опять наоборот проклинайте. А в ком колотится правда – вот тот не согласился, вот того уничтожали, тот бежал в леса. Это не просто был мор без разбору – но на лучшую часть народа... Неужели православие рушилось от того, что в Исусе будет одно «и», аллилуйя только двойное и вокруг аналоя в какую сторону пойдут? И за это лучшие русские жизненные силы загонять в огонь, в подполье, в ссылку?.. Законы личной жизни и законы больших образований сходны. Как человеку за тяжкий грех не избежать заплатить иногда еще и при жизни – так и обществу, и народу тем более, успевают. И все, что с Церковью стало потом... От Петра и до... Распутина... Не наказанье ли за старообрядцев?.. Церковь не должна стоять на неправоте... Боже, как могли мы истоптать лучшую часть своего племени? Как могли разваливать их часовенки, а сами спокойно молиться и быть в ладу с Господом? Урезать им языки и уши! И не признать своей вины до сих пор? А не кажется вам, отец Северьян, что пока не выпросим у староверов прощения и не соединимся все снова – ой, не будет России добра?.. »

    1Солженицын А. И. Раскаяние и ограничение как категории национальной жизни // Публицистика. Т. 1. Ярославль, 1995. С. 59, 60.

    2Он же. Третьему Собору Зарубежной Русской Церкви // Там же. С. 199.

    3Он же. «Русский вопрос» к концу XX века // Там же. С. 619.

    4Он же. Письмо из Америки // Публицистика. Т. 2. Ярославль. 1996. С. 303-305.

    5Он же. И вновь о старообрядцах // Там же. С. 506-507.

    6Он же. Россия в обвале. М. 1998. С. 167, 184.

    7Он же. Красное колесо // Наш современник. 1990,1. С. 97,98.