Двно думала: как бы собрать в единую последовательную цепочку разрозненные звенья – рассказы отца и старших братьев о том, что случалось в их жизни. А жизнь долгая, наполненная такими поучениями для нас, потомков, что диву даешься: как это пережито, какие силы помогали перенести такое. Тогда и теперь каждый верующий в Бога скажет: «Бог помог. Слава Тебе, Господи».

   Дтство наше прошло в горах. С отцом косили мы сено, убирали, складывали его в большие стога. Отец наш был крепкого телосложения, широкой рабочей кости. Но случилась с ним болезнь жестокая: рак желудка. Пока это была начальная стадия заболевания и врачи предлагали операцию, но он отказался и решил уйти в горы. Там он разработал кусок целины, посадил огород, ездил на ключ, пил родниковую воду, варил себе травы: зверобой да девясил – и так жил.

   М, дети его, с ним были. Все лето жили в палатке, которую разбили на горе под высокой дикой яблоней.

   Рботали мы радостно, отец, бывало, рано-рано утром скажет: «Ну, шо, девчатки, зорька уже встала, и нам пора». Никто не смел от него отстать. Как будто не спали: ждали, когда он скажет. И тихо так скажет, чтобы не спугнуть сонного человека. А мы слышим и уже встаем на работу с отцом. Пока солнце покажется из-за горы, мы уже здорово наработаемся и ждем не дождемся, когда отец скажет: «Ну, вот теперь и отдохнем». Садится отец как-то по особенному: опустится на коленки и себе на ноги сядет. А мы вокруг него. И начнет он рассказ свой. Сколько смирения в его голосе, сколько печали в его рассказе, что только теперь мы осознали всю его могучую силу душевную. А тогда мы сидели такие удивленные и радостные, что казалось, нет нас счастливее никого, потому что ни у кого нет такого отца.

   Вт первый его рассказ.

   «Мне было 17 лет, – рассказывает отец наш Евтихий Иосифович Анфилофьев, – моих братьев и сестер было 13 человек. Отец мой, Иосиф Елизарович, имел мельницу свою, пару коней и всю живность по хозяйству. Вся семья трудилась от зари до зари. Работа спорилась, была отдача от трудов наших: и хлеб рос, и скотина велась.

   Нступил 1929 год. Пришло смутное время коллективизации. Пришли коммунисты власть свою уставлять. Отобрали у отца мельницу, весь скот. А их прислужники пришли в дом, все имущество на кучу сложили и торг открыли: белье, сарафаны девичьи – что за рубль, что за два; даже стакашек с поломанным краешком за 5 копеек ушел. Как буря, как ветер пронеслись, ничего после себя не оставили. Родительница моя взяла ребятишек и ушла в соседнее село к родным. Отца моего мельника забрали раньше. А забрали его так. Вычитал он в газете, что Сталин разрешил 10 кур держать. Он с этой газетой пришел на собрание да и объявил об этом. Уполномоченный как закричит: «Где ты взял такое, что можно 10 кур держать?» «Да вот, – говорит, – в газете написано». «Дай сюда!» Читает уполномоченный газету, а где про кур написано, пробрасывает. Родитель мой подошел, да и обличил его: пальцем указал место, где про кур сказано. Назавтра отца не стало. Говорили, десять лет дали, за 10 курочек-то.

   Вт так остался я один дом сторожить. Вдруг приходят двое. Один с винтовкой у двери остался, а другой прошел вперед ко мне и подает два листа. «Вот, – говорит, – сдай столько-то мяса, яиц, молока, масла». Я говорю: «А с чего я сдам? У меня же ни животинки?» «А тебя не спрашивают, есть у тебя или нет, – кричит, – если сдашь, вот здесь распишись, а нет, вот здесь».

   Сою и думаю: если подпишусь, то с чего я сдам, а если нет, то вон конвой стоит, щас уведут, как отца». Подписался, что сдам. Они ушли, а я сел и крепко задумался. 17 лет мне было, а задача предстояла нелегкая. Утром, часов в девять, пришел посыльный: «Анфилофьев, тебя в сельсовет вызывают». Прихожу туда и вижу: мои трое дядек сидят – отцовы братья. Послали нас на реку Бухтарму на лесосплав. Горная река эта дикая и быстрая. Но будет, что Бог даст. Гонят нас пешими, а сами на конях. Целый день гнали, к вечеру остановились. Мы попросили поесть и попить. Спустились к ручью, чуть пониже наших гонителей. Поели хлебушка, водичкой запили и задумались.

   Сотрим: из лесочка два человека вышло. Один из них был пожилого возраста, а другой совсем молодой. Спрашивают: «Куда вы, ребятушки?» «На сплав гонят», – отвечаем. «Бегите милые, бегите. Нас 100 человек было, только мы чудом уцелели». Смотрим, молодой-то парнишка весь, как лунь, седой. Хлебнул, видать, горюшка. Они ушли, а мы еще крепче задумались. Потом один дядя мне говорит: «А ну иди, глянь, что наши конвоиры делают». Я взбежал на горку, смотрю, они пьют и в карты играют.

   Яприбежал рассказать. Встали мои дядья и, перекрестясь, говоря «Господи, благослови», пошли. Бегом бежали долго. Снег пополам с грязью мешали быстрому ходу, но все-таки мы перешли границу китайскую, долго шли и только сели отдохнуть, смотрим, скачет на конях кто-то. «Ну все, – думаем, – от смерти не уйдешь». Подскочили, окружили и опять погнали. Это были казахи.

   Оин дядя хорошо говорил по-казахски. Спросил: «Дайте переобуться». Остановились, разрешили, а сами глядят. Стали мы сапоги стягивать, а в них крови полно, выливаем ее, как воду. Увидали казахи кровь, закричали: «Ой-бай, кровь! Надо спросить, что за люди». Объяснили мы им как могли, что мы пострадавшие, гонимые. Они поверили, потому что и сами были такие. Проводили нас до русского села и уехали. Постучались мы в первую избу, и какова была радость наша, когда встретился еще один брат – дядя Карп!

   Длгая и горькая была беседа. Не раз катились слезы по большим бородам у этих крепких людей.

   Нутро китайские власти узнали, что появились новые люди. Без проверки не принимали. Послали нас дорогу строить. Надо было щебень таскать в больших корзинах на палке по две. А палка ровная, не то что наше коромысло. Работали с нами и китайцы, но как они умудрялись носить корзины на такой палке! Шаг шагнет, плечом тряхнет, еще шаг – другим тряхнет. К вечеру у нас на заплечьях кровь была, а у них – ничего. Кормили рисом вареным пополам с красным жгучим перцем. Если кто заболеет из русских, они тут же вылечивали своими средствами.

   Вт так мы отработали, и нам выдали лист. Там было написано, что мы люди честные, работящие, и разрешено было селиться, где нам понравится. Конечно, русские люди селились все вместе. Места выбирали горные, у речки. В религии нас не притесняли. Сами китайцы удобопоклонные ко всякой религии. Есть среди них католики и крещеные, но в основном они идолопоклонники.

   Сященное животное у них – змея. Змею там убивать нельзя. Ходит такое поверье, что якобы, когда низверг Господь духовного змия – сатану, то он упал на китайскую землю, поэтому там все поклоняются змее. Но мы их убивали. Много ущерба было от них: жалили людей и скотину.

   Ндо здесь отметить вот что.

   Кгда коммунисты пришли на Алтай, то они в первую очередь уничтожили крепко верующих людей. Много жило староверов: и поповцев, и беспоповцев на Алтае. Село стариков-начетников согнали в одно место, заставили выкопать могилу. Выкопали старики и попросили: «Дайте мол, помолиться перед смертью». Дали. Помолились каноны на исход души, обнялись, простились друг с другом и благословились, а под конец и мучителям своим сказали: «Простите и вы нас, враги Божии». «Что?! – закричали, – говорите, что мы антихристы?!»

   «Нет, – говорит дед Алексей, – вы еще не антихристы, вы его предтечи». И всех расстреляли, в одну яму сбросили и закопали. Успел один дед сказать своим: «Уходите в Китай, туда антихрист не пойдет. Там земля не просвещенная. Ему там делать нечего. Берегите веру свою – главу свою».

   Ипошли все, кто мог: и старые, и малые.

   Был среди них Иов Маркелыч с женой своей Евдокией, и три дочери было у них. Старшей, Катеньке, было семь лет. Известно, что еще дед Иова, Иаков, принял в свой дом беглого монаха. Тот бежал с Соловецкого монастыря, чудом уцелел от никоновской расправы. Оставил Соловецкий инок Святые Дары Иакову и благословил весь дом его. Так эти тайны дошли и до Иова: он берег их, как зеницу ока.

   Кпец был Иов Маркелыч, имел свои лавки, товары, работников. А случилось испытание – раздал все имение, набил кожаные сумы книгами да иконами – и на коней да в путь. Ехали молча через границу. Между гор лощинами шли обозы, слышен был топот, фырканье коней. «Оглянешься, – рассказывал потом дед Иов, – как маральи рога, поднятые к небу, кресты стоят – это люди опустили поводья на седла и обоими руками воздели двуперстие к небу, к Богу. Трогательная картина и удивительная тем, что поверх гор с обеих сторон стояли дозоры пограничников и не видели и не слышали, что у них творилось перед глазами. Милостив Господь и Многомилостив: всех спасает, веровавших в Него».

   Иет время, живут русские люди на чужбине. Женятся, детей родят, хлеб сеют-убирают. Всего полно, живи да радуйся. Нет-нет, а душа иногда так заболит о родине, – рассказывает наш отец. – Подойдешь, бывало, чуть не к самой границе и смотришь с тоской в ту сторону, где родина наша. И такая грусть возьмет и думы невеселые: отчего мы не стали нужны своей родине? Разве не так мы жили у себя, не так служили Богу и земле-матушке?! Долго-долго сердце сжимает печаль-тоска. Работа да молитва отвлекали от горьких дум.

   Ндо бы вспомнить и то, что родитель мой, мельник Иосиф Елизарович, которого забрали тоже, бежал из-под расстрела сюда, в Китай. Здесь он построил мельницу на семи дорогах, на пути. Я был у него главный помощник. Едут, бывало, везут молоть муку на конях, ослах и верблюдах. Двор был большой, и моя обязанность была убирать весь двор, следить за скотиной.

   Ши мимо странники, нищие и все к нам поворачивали. Родитель мой никого, бывало, не отпустит без хлеба, последнее отдаст, но не отпустит.

   Рдительница моя, Агафьей ее звали, всем служила. Накормит, чем Бог пошлет, и калачиков или сухариков положит в сумочку.

   Онажды был такой случай.

   Пздно ночью кто-то стучится к нам в ворота. А на улице пурга, метель со снегом. Стала баба Агафья вставать и подумала: «Нечистый, наверно, в такую-то погоду кого-то несет». Но все-таки встала с постели, оделась, вышла, открыла путникам ворота, проводила в дом и стала размещать. А утром, как обычно, напоила чаем из разных трав, калачи в дорогу дала. Перед уходом один из странников поворачивается к ней, кланяется низко, благодарит и говорит такие слова: «Нечистый никого не приносит, всех Бог приводит». И ушли. А баба Агафья чуть от страха не обомлела: «Откуда ему известно стало, об чем я думала?! Господи помилуй, кто же это такие?»

   Мого народу перебывало у нас, – рассказывает отец, – всяких национальностей: и казахи, и уйгуры, дунгане. Надо отметить, что дунгане – это родственное китайцам племя (как, к примеру, русские и украинцы), но их разделяла религия. Дунгане – мусульмане. Очень воинственный и храбрый народ. К тому же они сыроядцы. Едят сырое мясо. Говорят, что это им придает силу и храбрость. Все знали Осипа-мельника. Все благодарили его за доброту и милость. Я, как сын его, только потому ощутил на себе Милость Божию, что родитель мой был страннолюбив и милостив, – продолжает свой рассказ сын Иосифа – Евтихий.

   Пошло уже два с лишним десятка лет, как живут русские в Китае. Нет, не сбывалось слово деда того, который говорил, что не пойдет антихрист в Китай. Пришли коммунисты и сюда. Стали свои порядки наводить, советуют коммуну установить. Дунгане догадались, что русские пришли веру убивать и решили русских всех резать. Стали сколачивать банды и делать набеги на русские селения. Вырезали ножами всех: и старых, и малых. На ходу успевали вырезать сердце или печень и сожрать.

   Чо нам оставалось делать? Мы, русские, тоже стали собираться в отряды и охранять свои жилища от набегов вражеских.

   Онажды, – рассказывает отец, – послали меня и моего товарища в дозор. Вдруг мы нарвались на засаду. Моего товарища прикололи штыком сразу, да и мне уже штык к горлу приставили. Я стою и молюсь Богу: «Предел положи, его же не прейдеши». Но тут один закричал: «Стой, спроси, чей он». Я ответил: «Мельника Осипа сын».

   «Ой, ой, – закричали, – Иосип хороший и сын хороший, знаем, знаем. Езжай домой и скажи своим, пусть уходят в горы. Скоро наши придут, будут ваших убивать. Уходите в горы». Вот тут хорошо почувствовал Милость Божию на себе за отца своего. И много таких случаев было.

   Ее был такой.

   Был в нашем отряде Яшка. Всем досаждал, всех старался раздражить. И мне не раз от него доставалось. Не любили его все за это. Однажды поехали мы с Яшкой и его братом на рыбалку. Сидим, ловим рыбу, а кони наши рядом на всякий случай стояли. Враги же за нами уже следили. Неожиданно схватили Яшку, а мы успели на коней вскочить и ускакать. Едем и рассуждаем: что дескать, как без Яшки возвращаться. Говорю его брату: «Езжай давай к ним в банду, выручай брата». А тот руками замахал: «Нет-нет, не поеду, будь что будет, но не поеду». Пришлось мне самому ехать. Повернул коня и поехал назад, выручать Яшку. Немного не доехал до их стана, меня поймали, стащили с седла. Я сразу опустился на коленки, поднял руки к небу и стал говорить: «Все ваше: и земля ваша, вода ваша и рыба ваша, мы не знали, что нельзя рыбу ловить». Провели меня в юрту, где сидели все басмачи. И Яшка сидит тут же посередине со связанными руками. Я только вошел и сразу опустился на коленки. «Простите нас, все ваше, и лес ваш, и вода ваша». Воздеваю руки к небу и складываю их крестом на груди и умильно, со слезами прошу их. Смотрели на меня, слушали, потом один, видимо главный, спрашивает: «Кто ты?» Я отвечаю: «Мельника Иосипа сын. Мы не хотим воевать, мы верим в Бога. Мы хотим мирно жить, детей родить, хлеб сеять. Мы мирные люди». Столько горести было в моем вопле, столько стенания, что сколько ни смотрели на меня, вперившись своими черными косыми глазами, не могли не заметить моей правды. Отпустили Яшку со мной. Ползком мы вылезли с ихней юрты, сели на коня вдвоем и, отъехав подальше, пустили коня во всю мочь. А брат Яшкин объявил, что мы погибли. Господь милостив, не дал нам погибнуть.

   Онажды случилось так, что поздно пришло сообщение, враги были уже рядом. И едва-едва успели мы отправить скотину и людей в горы. Чтобы дать им время уйти подальше, надо было задержать врагов. Говорит мой дядя Гурий: «Неси стол и ставь посреди улицы». Я так и сделал. «Теперь неси каравай хлеба и миску с медом». Все я принес и поставил на стол. С нами были еще два крепких старика. Слышим, несется конница и – прямо на нас. Увидали людей басмачи, остановились. Взяли под штыки всех. Стоим мы голые против них. Крепкие деды, бороды большие, в косоворотках под поясок стоят смирно. Смотрели на нас некоторое время бандиты, потом один соскочил с коня, подошел к столу, отломил хлеб, макнул в мед и съел, пригласил другого, и тот также сделал. Потом спросили: «Кто такие?» Один дед хорошо говорил по-ихнему, говорит: «Мы русские люди, верим в Бога, молимся Ему. Мы не хотим войны». Умел дед говорить. Послушали его и сказали: «Скажите своим людям: пусть возвращаются, мы вас не тронем».

   Тк милость Божия оберегла нас.

   Н было и другое, видимо, пришло время испытания. Возвращался я со своим отцом домой, вдруг слышим: плач, шум. Подъезжаем к деревне, а она вся вырезана. Родительница моя, баба Агафья, привязана к столбу, глаза выколоты, нос, уши, грудь – все обрезано, живот вспорот и нет там сердца. Где было мое сердце тогда? Как я рыдал у ног ее и скорбел невыносимо!

   Нс заметили и погнались следом. Мы мчались на конях по льду на реке. Увидели прорубь и со всего маху с коней спрыгнули туда, ушли под лед. Вода зимой помельчала, между водой и льдом было пространство в полметра. Долго стучали копытами вражьи кони, слышалась стрельба, потом все стихло. Домой мы добрались чуть живые.

   Жл в той деревне священник отец Памфил со своей матушкой Марьяной, сыном Пахомием и снохой Марьей. Батюшки в то время не было, а матушку враги зарезали так же, как бабу Агафью. Всего погибло 250 человек. Всех их положили в одну братскую могилу.

   Жна Пахомия, Марья Иосифовна, родная сестра нашего отца. Батюшка отец Памфил перед смертью все наказывал снохе Марье: «Марьюшка, если вернетесь опять в Союз, найди нашу церковь, в Алма-Атах, найди, не забудь». «Найду обязательно», – обещала Марья.

   Нступил 1960 год.

   Сали приезжать послы к нам. Уговаривают: «Русские люди, возвращайтесь на родину, мы вам все вернем ваше: и дома, и землю, и даже квартиры благоустроенные получите». И Америка приглашает, и Австралия. Всем нужны стали русские люди. Прямо диву даешься. Загудели, как рой, наши деревни, кто куда думают ехать. Кто не поверил послам, поехали Америку и дальше, а мы поверили, подумали, что наше правительство покаялось в том, что с нами натворили. Доверчивое сердце легко прощает обиды. Да и домой хотелось, на родину.

   Нроду собралось немало – на 40 машин хватило.

   Н границе китайцы нас отпускали неохотно. Они нас защищали как малую нацию, только дунганишки досаждали, но китайцы их потом жестко били за это. И все-таки мы поехали.

   Преехали на свою сторону, тут нас советские еще раз ободрали, как белок. Мало что осталось из нажитого за тридцать-то лет. У них, видать, жилка такая, не могут, чтобы не брать. Пусть их Бог рассудит.

   П переезде через границу очень скоро были сделаны паспорта, свидетельства вручены нам были, и развезли нас кого в Киргизию на опиумные плантации, кого в Казахстан на стройку. До распределения сгрузили нас в овечью кошару. Дождь льет как из ведра, мы сбились в кучки около своих вещей, дети жмутся к родителям. Сидим, ждем. В овечьей кошаре находились два сторожа и разговаривали между собой. Один другого спрашивает: «Ты со своей женой-то живешь?» «Да какая она мне жена! Она у меня временная», – отвечает другой.

   «Временная жена, временная жена», – это слово не сходило с уст до самого утра. Старики качали головой, матери вопили. Мать наша запричитала: «Куда приехали? Это мои доченьки будут временными женами, а? Семь их у меня!»

   Н назад ходу не было.

   Весто того, чтобы вернуть отобранное, осознать свою вину и загладить ее как-то, вместо того, чтобы выполнить обещанное послами, нас ждал лагерь. О Боге не поминай, крестов чтоб никто не видал и давай работай. «Устраивайтесь на работу!» – кричат. Пошли, устроились на цементный завод. Отец и старшие три сестры. Девчатам – 20, 18, 16 лет. Наступил праздник Петрова дня. На работу не пошли. На другой день нас вызвали в кабинет начальника: «Почему не вышли вчера?» «Как почему? Праздник был, вы что, не знаете, Петров день», – отвечают. Какой тут смех поднялся! Сколько было радости у всего кабинета, за животики брались, до слез хохотали. А мы стоим, не понимаем, чего тут смешного. Мы – это три дочери отца нашего.

   Соят перед раскрасневшимся от хохота начальством три девушки-красавицы. Чистота духовная и телесная светилась на их лицах. Они не стыдились Бога и святых Его. Они знали твердо, что другого пути нет к Богу, как чтить и бояться Его одного. Все было правильно сложено в этих красивых головушках. Красота душевная была видна и в скромности речи, и в стыдливости девичьей. Что же ты смеешься, человече? Над чем глумишься, а? Имеешь ли ты что-нибудь такое?

   Тк прошло двадцать лет. Что пришлось здесь пережить, уже можем рассказать мы, дети отца нашего. Молились мы тайком, книги и иконы прятали, за крестики нас в школе выставляли на позор. Верующих никого рядом не было, а церкви мы не знали, так как мама наша была из беспоповцев-часовенников. Но надо о ней сказать особо. Дочь такого отца – Иова Маркелыча – с детства была приучена к вере. В семь лет изучила славянскую азбуку и в ту же зиму отмолилась за себя сорок псалтырей. Любит Святое Писание, священства не отрицает. Помнит она рассказы отцов своих, как молились ее деды в скитах, на Керженце. Потом их разорили и сослали в Сибирь, остановились жить на Алтае, там и жили до 1929 года, пока не пришлось ее отцу, деду Иову, бежать в Китай. Ей тогда было семь лет, а приехала оттуда в 42 года. Одиннадцать детей родила, троих похоронила там, а 8 живых, здоровых привезла сюда. Передал по наследству отец ей Дары Святые, оставшиеся после него, и благословение Соловецкого инока. Крепко верит и придерживается этому преданию. Сколько ни приходило всяких проповедников, хотели на свою веру повернуть, но мама всех отсылала. «Мы от Никона самого терпели гонения и до сих пор терпим за Христа Бога нашего, за наши обряды и каноны, а вы кто такие, пришли учить меня. Вам что, второй раз Христос приходил, новой вере научил? Вы откуда взялись? Убирайтесь со своей верой с моего двора, чтобы вас не видела!» Вот так она с ними разговаривала.

   Мого слез пролито ею с тех пор, как приехали с Китая. Видела она, как уходят ее дочери в мир. А мир тот, как дракон, пожирает их одну за другой. Замуж выходили за кого попало, за некрещеных и неверных. Помнится, привезла одна дочь жениха из другого города, показать родителям, а отец поглядел да одно только слово сказал: «Тот же назем, да издалека везем». Говорила нам мама: «Выходите замуж за своих, доченьки». «А где свои, мамочка? Нету их, не знаем, где и найти. Разнесло их, как ветром, по всей земле. Поди, узнай».

   Фраонова работа поглощала все время, некогда было даже оглянуться. Неискушенные, доверчивые, шли, как овцы на заколение, не зная, что нас ждет. Иногда увлекаясь этой жизнью, иногда вспоминая старую, горько плакали. Все как в колесе вертелось, ни начала, ни конца не видно. Но Господь милостив, видел нашу простоту сердечную и вывел нас на свой путь чудным образом. Пусть наш рассказ будет всем матерям, имеющим сыновей и дочерей, всем детям, которые когда-то и чем-то оскорбили своих родителей, в назидание и поучение.

   Еть у нашей матери одна дочь. Была она очень способна и талантлива. Ее сразу заметили и послали учиться. И вот она занимает видное место. Ее окружают знаменитости и все больше затягивают в свой круг. Однажды мама поехала в город (мы жили близ города Алма-Ата) продавать картошку. После рынка она решила заехать к дочке проведать. Попала она как раз на день рожденья. Уставшая, с пыльным мешком за плечом, она вошла и увидела гостей. Был Великий пост, а на столе были приготовлены разнообразные блюда. Мама посмотрела на гостей, на стол, и, как будто не слыша приглашения, стала так говорить: «Ну что, христопродавцы, Христа распинаете? И ты, моя доченька, с этими жидовинами вместе?! Так вот знай: отрекаюсь от тебя, нет у тебя больше матери, и нет у меня больше дочери!» – и вышла.

   Бедная наша мама! Как умолить тебя о прощении? Какими слезами омыть твои святые стопы? Как и чем затушить горячие, как угли, слезы?

   Рссказывала мама про себя: «Шла я тогда от дочери и на остановке сидела, и в автобусе ехала, а из глаз моих кипяток лился. Пропали мои дети здесь! Горе мне, лучше бы я их не родила на такую погибель». Кто-то спрашивал меня: «Бабушка, что у тебя за горе такое, что ты так плачешь?» Как сквозь сон слышала, но отвечать не могла. Горе немыслимое застелило весь мой разум и всю мою головушку. «Господи, Господи, да услыши Ты меня и помоги мне, Ты скорый помощник и теплый заступник». Так плакала горько и молилась наша родительница.

   Рзве не она учила нас крест складывать, молиться. Бывало, на большие праздники поставит нас в рядочек, сама за главную, у нее лестовка, и почти всю ночь промолимся. Да все учила нас по местам крест класть, да крепко, чтоб косточка слышала, да чтоб все в один поклон. Услышал Господь материн плач о детях своих.

   Пиехала следом дочка и простилась с матерью. Говорит:

   – Мама, я хочу покаяться, скажи, куда пойти.

   – Хорошо, доченька, придумала. Говорят, где-то на Урале наши теперь живут. У меня есть один адрес, вот и поедем давай туда.

   Сали собираться. В этих сборах и застает их Марья Иосифовна, сестра отца – старообрядка-поповка. Она приехала из Киргизии. Когда их привезли из Китая, то распределили по Киргизии. Работать послали на опиумные плантации. Некогда ей было выбраться поискать в Алма-Ате свою церковь. Двадцать лет прошло, шестерых детей сама поднимала.

   Всвязи с гостьей поездка на Урал ненадолго отложилась. Говорит племянница: «Тетя Марья, поедем ко мне в город, вымоешься, отдохнешь с дороги». Поехали они в город. Намылась тетка Марья, отдохнула да и говорит: «Ты знаешь, племянница, зачем я приехала?! Церковь свою искать!»

   – Какую церковь?

   – Нашу, она на семи тайнах стоит.

   – На каких тайнах, – заинтересовалась племянница (уж очень она любила всякие тайны).

   – Тайны и есть тайны, – строго сказала старая тетушка. – Мне свекор, отец Памфил, строго наказывал: «Найди, не забудь». А я вот двадцать лет не искала. Сама знаешь, как жили.

   Пшли они вместе на следующий день искать церковь. Пришли в никонианскую, а там красота, благолепие, все блестит. Достояли до конца. Подходит священник, говорит: «Вижу, не наши, не молитесь, что хотели бы узнать?» Стала тетя Марья спрашивать, если ли в городе другая церковь, где вот таким крестом молятся, и показала двуперстие. Он задумался, потом ответил: «Да, есть, вот вам адрес, в пятницу там служба».

   Врнулись они домой, а ночью им обеим был удивительный сон: будто стоят они в никонианской церкви, там все красиво, а люди из нее бегут. Они их кличут: «Куда вы бежите? Здесь только Богу молиться. А они не слушают, бегут, закружили их совсем. Оглянулись, а это конюшня…»

   Поснулись, тетя Марья стала про свой сон рассказывать, а племянница от ужаса вскрикнула: «Тетя Марья, и мне все также приснилось. Господи помилуй, что это?»

   Впятницу поехали по адресу в ту церковь. Она похожа на дом, только крест осьмиконечный наверху стоит. Вошли в ограду, люди уже ждали начала, все было тихо и мирно. Вошла тетя Марья в церковь, увидела кресты, иконы и захлестнуло ее вдруг. Упала на землю и зарыдала на весь голос: «Вот она наша, родная, нашла…» Народ испугался, все взволновались. Батюшка отец Антоний вышел из алтаря, спрашивает: «Кто такая, почто она так плачет?»

   Ке-как отошла от плача и объяснять стала. Все люди плакали, слушая ее, и сам батюшка плакал. Служба прошла в слезах. А пение божественное приводило душу в такое возвышенное неземное состояние, что действительно нельзя было понять, где мы, на земле или на небе, – говорила наша сестра потом.

   Дмой приехали радостные, одухотворенные. А ночью опять удивительный сон снится. Открыты царские врата, а там, в алтаре, видны полные сусеки хлеба, а на полу озерцо чистое-чистое и на нем голубь плавает.

   Поснулись и обе враз рассказывают одно. Чудны дела Твоя, Господи!!!

   Рдости не было конца. Какое чудо! Так Господь находит своих овец заблудших.

   Нкуда больше, ни на какой Урал не поехала искать наша сестрица, а пришла сюда, в эту церковь, что на семи тайнах стоит, в которой ее отец. И мама наша приходит, слушает. Говорит: «Какая слава Богу, лучше не надо, как славят у вас Бога». Верим, что Господь не оставит ее. Всех сестер и брата привела наша сестрица в эту церковь. И много беспоповцев привела. Ходила и ездила по всем местам. Всем рассказывала свою историю, и о Христе, и о Церкви Его. Некоторые слушали и сразу приходили, а другие даже выгоняли ее. А она снова идет к ним с книгой Иоанна Златоустого, открывает и читает: «Аще хочешь душу свою спасти, иди ко мне в церковь», – и далее читает, – «без священства нет спасения».

   Мого трудов положила наша сестра. Оставила свою работу, своих знаменитых друзей, как будто вычеркнула из жизни грязный кусок и пошла к Свету-Христу веселыми ногами, проповедуя Бога и Церковь Его.

   Уешься, мать, о чадах своих. Мы теперь не прячем крест и иконы. Мы смело едем в церковь и молимся Богу, все твои дети. Плачем о грехах своих.

   Нт, не погибло материнское моление. Не на землю падали ее слезы, но на наше иссохшее сердце, смочили обильно, как сухую землю удобрили. Гневом своим праведным вспахала она ниву когда-то оранную, словом своим, как бичом, погнала она вола-плоть тучную, приготовила она пашню для Сеятеля. И пришел Сеятель, и посеял семя, и дало оно всходы, и дает уже плоды покаяния.