Пи чрезвычайной заинтересованности Ватикана в том, чтобы любыми средствами втянуть русских в борьбу с турками, иезуитам, конечно, в то время не составляло большого труда активизировать провокационные увещания восточных иерархов, вечно нуждавшихся в деньгах и собиравших “милостыню” не только на Московской Руси.

   Были и иные планы у врагов Православия, о чем будет сказано ниже. Во всяком случае, по-видимому, не будет ошибкой допустить, что много здесь было от сознательной провокационной деятельности зарубежных “спецслужб” того времени.

   Икусные наставники внушили недалекому и юному тогда царю Алексею, что искание царьградского престола - дело святое, даже жертвенное, к чему обязывает его христианский долг и призывает сам Бог. Недаром патриарх Паисий для вескости и начинает свою речь прямо от имени Святой Троицы. И “греческий проект” овладел всеми помыслами царя и его окружения.

   Ивестен разговор царя с греческими купцами: “Хотите ли вы и ждете ли, чтобы я освободил вас из плена и выкупил?” Они отвечали: ”Как же может быть иначе? Как нам не желать этого?” Царь сказал, обращаясь к вельможам: “Бог взыщет с меня за них... Я принял на себя обязательство... принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления” (19).

   Црь Алексей Михайлович принес в жертву этой идее неисчислимое количество душ православных христиан, своих соотечественников, казненных за сопротивление “реформе”, которую теперь с полным основанием можно назвать преступной, расколол саму Русскую Церковь, а освобождения греков из-под владычества мусульман так и не добился - и до наших дней Царь-град называется Стамбулом.

   Псле отъезда Антиохийского патриарха Макария царь сказал боярам: “Молю Бога, прежде чем умру, видеть его в числе четырех патриархов, служащим во святой Софии (т.е. в Константинополе-Б.К.) и нашего патриарха пятым вместе с ними” (20).

   Кнечно, если бы русский царь воссел на Константинопольский престол, то Никон, разумеется, был бы не пятым среди патриархов, а первым, и он прекрасно понимал это, что и обусловливало, при незаурядном честолюбии, его особо заинтересованное отношение к “греческому проекту”.

   Уе говорилось, что Никон как реформатор был созданием царя и его духовника Стефана Вонифатьевича. До патриаршества Никон, как и все русские в то время, весьма подозрительно относился к современным грекам, считая, что истинное благочестие сохранилось только у русских. Эти воззрения он, не скрывая, часто высказывал открыто и после переселения в Москву, когда сделался архимандритом. Однако, став патриархом, Никон вдруг заявляет себя завзятым грекофилом; совершился крутой переворот - порицатель греков становится их поклонником и почитателем. А давно ли говаривал: “Гречане и малые росии потеряли веру, и крепости, и добрых нравов нет у них, покой честь тех прельстила, и своим нравом работают, а постоянства в них не объявилося и благочестия нимало” (21). “Понятно, под чьим влиянием и воздействием совершился этот переворот у Никона”, - пишет Н. Каптерев.

   Нсомненно, что Никон, войдя в приближение к царю, был посвящен в тайну “греческого проекта” и сделал соответствующие выводы со свойственной ему беспринципностью, превратившись из порицателя греков в их почитателя. Именно после этого он и становится, по желанию царя, патриархом.

   Н Каптерев: “Царь и Стефан Вонифатьевич приняли меры, чтобы привить Никону, как кандидату в патриархи на место Иосифа, грекофильское направление, и Никон превратился, благодаря этим мерам, из грекофоба в грекофила, способного осуществить церковную реформу, ранее намеченную царем и Стефаном Вонифатьевичем”.

   Тк был найден и подготовлен исполнитель будущей роковой для Православия “реформы”, которая рассматривалась ее творцами как первый шаг к тому, чтобы России стать единственным православным царством, в которое войдут также разрозненные и покоренные турками православные народности.

   Оработка кандидата на патриарший престол велась очень активно и, наконец, “Никон ”созрел” в известном отношении настолько, что царь и Стефан Вонифатьевич смело могли предоставить ему по смерти Иосифа патриаршую кафедру в полной уверенности, что он поведет дело церковной реформы в том именно духе и направлении, как это было намечено ими ранее”(22).

   Нкон, несомненно, подумывал в этой ситуации уже о вселенском патриаршестве и, зная его беспрецедентное властолюбие, можно заключить, что эта захватывающая дух перспектива и явилась главным и решающим фактором в “созревании” его в известном направлении и превращении в завзятого грекофила.

   Пказательно, что после своего недостойного и неумного демарша с демонстративным оставлением патриаршей кафедры (“а как ты, царь, теперь без меня обойдешься?”), когда призрак Византийского престола перестал тревожить воображение Никона, с него слетела также и маска напускного грекофильства, сменившаяся полнейшим равнодушием к собственной “реформе”, к книжным исправлениям, даже более того, у себя в монастыре он печатает книги снова по старым образцам.

   Н Каптерев: “Сам Никон никогда не считал себя инициатором в деле книжных исправлений... Оставив патриаршую кафедру, он совсем перестал интересоваться своею церковною реформою и, в конце, даже отнесся резко отрицательно как к тем самым грекам, по указаниям которых он производил свои церковые реформы, так и к самим печатным греческим книгам, на основе которых, главным образом, и велись все книжные исправления во время его патриаршества” (23).

    Зато еще в 1653 г. бывший Константинопольский патриарх Афанасий Пателар писал в челобитной царю: “А брату моему и сослужителю, великому господину святейшему Никону патриарху Московскому и всея Руси, освящати соборную апостольскую церковь Софию, Премудрость Божию” (24) (имеется в виду знаменитая Константинопольская София).

   Пдобные заявления царь и Никон, вероятно, и считали достаточным оправданием того свирепого террора, который они развязали против противников своей “реформы”.