Можно махорку сушить

   Вдекабре встречали Манштейна у деревень Шорнуты и Драганово. С утра приводили войска в порядок, готовили орудия к затяжному бою. Зима промозглая, но бесснежная. Для нас, уральцев, непривычно. Хорошо, с утра подморозило. Днем, однако, будем грязь месить. А что нам грязь, если к вечеру она кровавой станет?

   О деревни, где вчера ночевали, после бомбежки ничего не осталось. Солнце осветило холмы, взрытые взрывами. Вовремя передислоцировались…

   — Табачком не богаты, товарищ лейтенант? Сейчас ведь гады попрут, — слышу голос Дьяченко.

   — Табачок-то есть. Докурил, что ль, весь? — спрашиваю с ехидцей.

   — Никак нет. Вчера по грязи бандуру свою тащили, кисет вымок. Живы будем, просушим.

   — Бандура-то готова?

   — Так точно.

   — Тогда покурим…

   Хроша махорка! Как вспомнишь те затяжки, жалеешь, что курить бросил.

   Сачала издалека затарахтели шмайсеры, немцы пошли цепями. Мы отвечали очередями и залпами. Все сливалось в монотонный трескучий гул. Психическая атака продолжалась долго. А народу-то полегло с обеих сторон!

   Кгда в бой поскакала румынская кавалерия, наши потери возросли. Еще немного, и пехоту бы смяли… Кто-то, повернувшись назад, закричал: «Танки!»

   Сжизнью своей я уже попрощался, но все-таки опешил: «Как фрицы обошли нас с тыла?» Послышался рев двигателей. Машины приблизились, и… обогнув наши позиции, без единого выстрела понеслись вперед. Дальневосточная танковая бригада, мы спасены!

   Потивник был разбит и пустился в бегство. Танки вернулись… все в жутких кровоподтеках! На броне — фрагменты человеческих и конских тел!

   А стволы-то как разогрелись, и не дотронешься! Дьяченко, давай-ка свою махру на просушку!