Уход близкого человека всегда создает огромный зияющий провал, который ничем невозможно восполнить. Вот и потеря Соломона Ароновича Эпштейна — нашего старейшего сотрудника газеты «Миасский рабочий» — опустошила еще один оазис духа, без которого многим литераторам новой волны будет сложнее найти себя.

   тот добрый и отзывчивый человек для всех нас являлся образцом подвижничества. Он никого не отталкивал от себя: все мы в той или иной мере чувствовали привязанность к нему, ощущали его теплоту, его внимание. О каждом из нас, пишущем стихи или рассказы, он умел высказаться хотя бы несколькими строчками, хотя бы пунктирно обозначить присутствие человека в творческом коллективе.

   Пдлинная поэзия — это кладовая совести. Чем сердечнее относишься к окружающим, тем уязвимее становишься сам. А он был ранимым, но скрывал это. Работа на высокой должности в газете принуждала его носить чиновничий мундир застегнутым на все пуговицы. И только потом, выйдя на пенсию, он преобразился, стал более коммуникабельным. Попросту говоря, стал поэтом, гусаром, бардом. Выяснилось, что он обладал хорошим вокалом и красиво пел.

   Д выхода его книжки стихотворений я знал о нем, что он вырос в Троицке и, общаясь в детстве с татарами и башкирами, знал их языки. Вообще-то говоря, в Миассе среди литераторов всегда царил дух интернационализма. В «Ильмените» было представлено много национальностей, и все дружили. Не было ни чванства, ни надменности, ни чувства превосходства одних над другими. Даже нынешние тенденции к отторжению, которые наблюдаются повсеместно, к счастью, не коснулись Mиассa. Там поэт Марат Шагиев выпустил книгу стихов поэта и учителя Михаила Лаптева. Николай Година позаботился о выходе книги Артема Подогова. Борис Фридлянский пропагандирует творчество своих земляков в газетах и на вечерах поэзии, увлеченно пишет мне о литературной жизни Миасса. В одном из писем Борис Михайлович сообщает: «В больнице я был у него (у С. А. Эпштейна) дважды; читал свою статью о Гравишкисе — он одобрил. представляешь, «Энциклопедия Миасса» вышла без статей о Гравишкисе и Морозове!».

   Ндоумение Фридлянского мне вполне понятно: такие две фигуры, как писатель Гравишкис, прославивший Золотую долину, и старейший краевед города Морозов не вошли в число уважаемых граждан Миасса! В новых переизданиях «Э. М.» допущенную оплошность, конечно, следовало бы исправить. Это я привел пример того, как обеспокоенно относятся миасские литераторы ко всему, что происходит вокруг них.

   Внаше время эпистолярный жанр, теснимый электронными средствами связи, отходит на второй план. Но я по старинке люблю писать и получать традиционные конверты с письмами, с небольшими стихотворными сборниками, с вырезками из газет. Письма от Соломона Ароновича помогали в трудную минуту, грели душу. Строка из стихотворения С. А. Эпштейна «и судьба подарила мне» неслучайно выведена мной в заголовок этого послания землякам. И мне подарила судьба возможность иметь таких друзей, такой тыл на малой родине, без которого невозможны были бы никакие, даже скромные победы на службе музам. Неслучайно неуютно чувствовавший себя на родине поэт Иосиф Бродский с горькой иронией писал: «Как хорошо, что до смерти любить тебя никто на свете не обязан».

   Педваряя очередную литературную страницу в городской газете, Соломон Аронович находил место для каждого, кто так или иначе принадлежал этому содружеству, этой газете, этому городу. Он являлся летописцем литературного объединения «Ильменит», а по сути — его Верховным жрецом. Работая в газете с ее каждодневными заботами о жизни города, он, конечно же, уставал (много лет он был бессменным заместителем главного редактора), нуждался в отдыхе, в полетах души, без которых собственное творчество отодвигалось на второй план. Он писал стихи — очень теплые, лиричные, о чем свидетельствует небольшая стихотворная книжка, вышедшая лишь после ухода на заслуженный отдых. Писал он стихи во все годы, изредка публиковался под псевдонимом С. Соломин.

   Хчу проиллюстрировать свое наблюдение над синтезом литературного творчества и журналистики примером из жизни Светланы Кузьменко, которая при моем посещении газеты «Миасский рабочий» подарила мне книжку своих стихотворений. Прошло несколько лет, которые только укрепили меня в сознании того, что девушка эта пишет прекрасные лирические стихи. То есть работа в газете не мешает ей совершенствовать свой природный дар.

   Ме первое знакомство с Соломоном Ароновичем Эпштейном состоялось еще в середине шестидесятых годов, когда я приехал в редакцию газеты со своими стишками, написанными в ученической тетрадке. Тогда я учился в Миасском педучилище. По совету этого человека я пошел на занятия городского литобъединения, которое проводилось при газетe. Серьезного обсуждения моих виршей не было, но ряд полезных советов был высказан и Николаем Ивановичем Годиной, и Владиславом Ромуальдовичем Гравишкисом, и Соломоном Ароновичем Эпштейном (Михаил Петрович Лаптев появится позднее). Они дали возможность мне поверить в себя, а это было очень важно в ту пору. Такое отношение ко мне проявлял и редактор газеты, когда я позднее стал писать небольшие заметки о производстве, о жизни города или близлежащих поселков. Эти опыты тоже пошли на пользу. Вообще пишущему человеку важно не гнушаться работой в газете. Там всегда отражается живая жизнь, богатая деталями, характерами, событиями. Это хорошая школа для представителя любого литературного жанра. Теперь, садясь за рассказы, я обращаюсь к фактическому материалу тех лет.

   М учились у своих старших товарищей, к коим я причисляю всех газетчиков, работавших в шестидесятые-семидесятые годы в «Миасском рабочем». Я дружил с ними, беседовал, писал под их руководством, переписывался, когда уезжал на Север, участвовал в дружеских застольях. Михаил Петрович Лаптев среди них представлял человека яркого, открытого — душа нараспашку. Соломон Аронович был его антиподом: тоже яркий, но сдержанный, немногословный, непьющий. Улыбался он вкрадчиво, где-то в уголках губ затаивая усмешку: а мы сейчас посмотрим, что ты из себя представляешь… И это было интересно, потому что через неделю вдруг на подаренную мной поэтическую книжку он отзывался критической статьей в газете, причем неожиданно добро, светло, обнадеживающе. И ни одной моей поэтической книжки в последующем он не оставил без внимания.

   Уод этого человека осиротил нас: будет ли кто-нибудь так беспристрастно и объективно отражать литературную жизнь города Миасса, будет ли кто так тепло и заботливо пестовать молодых, будет ли он тем нравственным ориентиром, без которого не может быть настоящего Верховного жреца в Храме искусства? Пока с этой миссией справляется Николай Иванович Година. Теперь он самый «последний из могикан». Неслучайно Миасс сделал его Почетным гражданином города. Думаю, Соломон Аронович тоже был достоин этого звания. Благодарные жители Миасса наверняка согласятся со мной. Но, к сожалению, ему даже не присвоили звания заслуженного деятеля культуры…

   Уел из жизни наш сердечный друг, прекрасный человек, бессребреник, честняга, настоящий труженик пера. И хочется, чтобы его помнили добрым словом все пишущие и не пишущие, все знавшие его лично или читавшие его газетные материалы, воспоминания, стихотворения.

   Н излете жизни всякий задумывается над ее смыслом, над нереализованными возможностями, над тем, какую память оставит о себе, и есть ли шанс на продолжение диалога с теми поколениями людей, которым предстоит продолжить эстафету бытия. У Соломона Ароновича Эпштейна, несмотря на его пессимизм и критичное отношение к себе и к своему таланту, состоялись и жизнь, и творчество. А мы его помним, любим и продолжаем диалог с этим интересным, одаренным человеком через запечатленное им Слово.