Нколай Алексеевич Морозов принес в редакцию воспоминания о войне, написанные от имени его отца, Алексея Федоровича (на снимке).

   Вт уже третий день, как привезли нас на войну, и третий день мы в резерве — формируют подразделения. Выдали оружие. Винтовка, видавшая виды, вся поцарапанная, но в отличном состоянии. Смазана, как положено, затвор работает легко, без заедания, только вот как стреляет?.. На днях, сказали, повезут на стрельбище, но ходят слухи, что первый выстрел придется делать уже в бою по реальным целям. Обмундирование выдали новое. Правда, сапоги великоваты да пилотка вся застиранная. Но, думаю, не для парада она дана.

   Нс из уезда человек 30 привезли, из села же — всего четверо: Сергей Кондратьев, Михаил Морозов, Федор Панин и я. Мне — 17 с половиной, а написали — 19, доброволец. Ребята — постарше, они призывного возраста. Вчера написал домой письмо, правда, писанина дается мне с большим трудом — с моими-то тремя классами. Адрес на треугольнике попросил написать Сергея, у него почерк, как у девчонки, больно красивый, да и образования хватает, все-таки 7 классов.

   Всна уже давно пришла в эти литовские места, часть расположилась недалеко от города. А здесь крестьяне, хоть и война, уже готовились к севу. Конец мая выдался теплым. Казарма у нас огромная, добротная, как и все литовское. Бывшая конюшня конезавода. Кровати в два яруса. Стоят часто, кое-как протиснешься.

   Пибежал Сергей: «Леха, там полевая кухня пожрать привезла!» — «Так у меня котелка нет!» — «Там сразу все и получишь! Беги, пока народу мало!» Покормили хорошо, мы в деревне такой еды, конечно, не видали. Даже дали наркомовских, я первый раз попробовал спирт, чуть не задохнулся. Увидел бы отец, что пью, мне бы точно попало — он у нас строг до спиртного.

   Сарики сказали, что если дают наркомовские, значит, скоро в бой. В 11 часов отбой. Неудобная кровать, матрац соломенный. После спирта уснул быстро. Казалось, что сквозь сон кто-то кричит: «Подъем, строиться!» Но нет, это не сон, а на самом деле кричат комбат, взводные.

   Вкочил, голова болит, кое-как оделся — и в строй. Серега, бес, шутит: «Ну как тебе наркомовские?» — «Иди ты в баню, и так голова болит!» А он хохочет!..

   Уе светало. Было прохладно. Взводный ставит задачу — пройти по полю километра три и занять высоту. Только как пройти эти километры, когда впереди дот и фашист из пулемета поливает, не переставая, по всему полю?.. Да еще артиллерия утюжит. Но что делать — приказ есть приказ.

   Злегли в траншеи, ждем команды. Началась артподготовка наших. Минут 20 долбили высоту. И как только последний взрыв, комбат заорал: «В атаку за мной! За Сталина!» Мы все бросились за ним. Сергей с Михой, вижу, бегут далеко впереди, бежим, орем во все горло. А снаряды рвутся, и пулемет не смолкает. И тут как полыхнет рядом!..

   Сргей с Михой упали, а я бегу дальше, но что-то не так — нога стала горячая и заплетается, в ушах гул, а взрывов не слышно. Бегу. Вижу лежащего лицом вниз Серегу, рядом огромная воронка. Посмотрел под ноги и вижу один сапог, новый сапог, а вся передняя часть его в лохмотьях. И тут почувствовал резкую, жгучую боль. Нога подвернулась, и я упал.

   Онулся, когда медсестра, разрезая сапог, приговаривала: «Сейчас перебинтуем, и все будет хорошо!» Посмотрел я, а вместо ступни — кровавое месиво, и боль нестерпимая. Забинтовала меня сестра и говорит: «Ну что! Сам дойдешь? А то мне к другим надо», — «Попробую!» — говорю. Попробовал. Резкая боль пронзила все тело. И только тут до меня дошло, что я ранен. Оперся на винтовку и, волоча ногу, пошел обратно к траншеям, откуда недавно начали атаку. Так я попал в госпиталь и на этом моя война закончилась…»