...Родина, родник, народ, природа —

   М — родные, искони сродни.

   Надежда Кирсанова. 1982 год.

   Рвно три года назад, после выхода первых номеров «Родников», он специально зашел в редакцию поговорить со мной, но не застал. А вечером дома раздался телефонный звонок:

   — Это замечательно, что в газете стала выходить такая страничка. Увидел в ней много для себя любопытного и хотел бы встретиться.

   Ео домик на Заречье, небольшой и добротный, как раз напротив храма, я нашел сразу. Невысокого роста, в кроличьей шапке, фуфайке, в валенках с галошами, он уже поджидал меня у калитки. Что-то очень близкое, мужицко-деревенское и простое сразу увиделось в нем. Оказалось, мы давно знаем друг друга. Но знакомство до последней встречи было на уровне «Здравствуйте!». Да и выглядел Эдуард Васильевич Шалагин в те годы совсем иначе: высокий лоб, пышные волнистые волосы, зачесанные назад, строгий деловой костюм, модный галстук. Вид его соответствовал занимаемой им руководящей должности председателя комитета энергетики, дорожно-транспортного и жилищно-коммунального хозяйства Миасса. А всего сфере жилищно-коммунального хозяйства города он отдал 35 лет своей жизни.

   — Вот на пенсию пошел и решил быть поближе к земле. Этот домик недавно купили под дачу. Заходи, да не разувайся, пол холодный. Сегодня пораньше приехал с утра, печь топлю, тебя в гости жду.

   Вего словах — искренняя радость встречи. А еще любовь к своему дому, своему хозяйству, а с ним и к уйме забот, хлопот и всему тому, что несет с собой частный дом.

   — Скважину недавно отремонтировал, вода теперь в доме, отопление летом будем менять: старый хозяин неправильно сварил. А еще в огороде банька есть. Мы с сыном ее решили внутри вагонкой обшить. Идем сюда, на кухню, посмотри какой вид из окна! Летом тут красотища... За огородом сразу Поликарповский пруд. А закаты здесь... Такие закаты... И звон колоколов... Сказка...

   Япробыл в гостях чуть не четыре часа, говорили об общих знакомых, об охоте, рыбалке, лайках, уазиках, о лесных дорогах, делились рецептами самодельного вина, хвалились трофеями, мечтали даже порыбачить вместе с лодки за огородом на пруду. А потом разговор сам собой перешел на предков рода. Меня поразил его рассказ о своем прадеде, яркий и эмоциональный, будто все происходило на его глазах. На диктофоне осталась запись:

   — Дед моего отца Егор Шалагин государю отслужил 25 лет в артиллерии. Участвовал в Крымской войне с турками, был участником обороны Севастополя. За отчаянную храбрость и смекалку награжден серебряным Георгиевским крестом. После службы получил вольную грамоту, женился в 1863 году и поселился в Тамбовской губернии, где ему государством был выделен пай земли для земледелия.

   Дд Егор прожил 102 года и жил бы еще, если бы его не зарубили шашками белые казаки в 1919 году.

   Лтом 1919 года село, в котором жила его семья, несколько раз переходило из рук в руки то к белым, то к красным. Рано утром в село ворвался крупный отряд белых казаков. Списки фамилий и адреса домов красных активистов у них были составлены заранее, поэтому группы конных казаков, не задерживаясь, влетали во дворы, спешивались и принимались за свое дело. Поднялась стрельба, раздались крики о помощи, несколько домов заполыхало в огне, появились убитые.

   Поснувшись от шума на сеновале, мой отец с другом наблюдали сверху за всем происходящим. Дворы у них были смежными, дома стояли рядом. Вначале они хотели бежать по домам, но что-то их остановило.

   Дду Егору было в то время 102 года, он был глухой, почти ничего не слышал. У него была большая, во всю грудь, красивая борода. Царскую награду дед никогда не снимал. Надевая чистую рубаху, он снова прикреплял к ней Георгиевский крест. Носил его всегда: и в праздники, и в будни. Так как большая борода закрывала часть его груди, дед прикреплял свою награду чуть ниже бороды. Со временем получалось, что висел у него «Георгий» чуть ли не на животе.

   Кгда произошла Октябрьская революция, деду объяснили, что царя теперь нет и награду носить необязательно. Столетний дед очень рассердился на эти слова и ответил, что без царя никак нельзя, что царь всегда есть и будет. А после, обращаясь к младшему внуку, моему отцу, сказал:

   — Ты, Васька, их не слушай.

   Сэтих пор дед Егор стал хмурым и нелюдимым.

   В дворе стоял небольшой флигель — избушка, которая служила для домашних и мастерской, и хозяйственным помещением. В это утро дед также был в избушке, чем-то был занят, а дверь была закрыта на крючок. Он совершенно не слышал того, что творилось на улице.

   Нсколько белоказаков, обшаривая дворы, заглянули во двор. Кто-то дернул за ручку двери флигеля, но она оказалась запертой изнутри. Стали стучать в дверь — никто не открывал, хотя был слышен какой-то шорох. Подошел офицер и, узнав, в чем дело, велел взломать дверь. Казаки прикладами вышибли дверь и через несколько мгновений вытащили ничего не понимающего деда на улицу. Офицер спросил деда, почему он не открывал дверь и кого прячет у себя? Не понимая вопроса, дед сам спросил:

   — В чем дело, Ваше благородие?

   Оицеру, наверное, показалось, что дед ведет себя слишком дерзко, самоуверенно и вызывающе. Он закричал на деда:

   — Ты как разговариваешь с офицером, скотина? И по какому праву ты нацепил на пузо этот крест?

   Дя большей весомости своих слов офицер со всего плеча стеганул нагайкой старого деда. Дед Егор не проронил ни слова. Он только выпрямился, оправил рубаху, плюнул в свой кулак и с размаху ударил офицера в ухо.

   Ме говорили отец и его братья, что, несмотря на преклонный возраст, дед обладал внушительной силой. От удара офицер завизжал как свинья, выхватил из ножен шашку и, крикнув казакам: «Рубите его!», первым ударил деда.

   Тк на 103-м году своей жизни погиб дед моего отца, мой прадед, кавалер Георгиевского креста, отслуживший царю и Отечеству 25 лет, не раз штурмовавший крепости врагов России.

   Вя семья Шалагиных очень тяжело переживала гибель старейшины рода. Похоронили деда Егора вместе с красными активистами, хотя при жизни своей дед был далек от всякой политики.

   А когда стемнело и я засобирался домой, Эдуард Васильевич достал толстую папку.

   — Тут моя рукопись. Я два инфаркта перенес. Вот решил детям и внукам на память оставить. Всю зиму писал. Приду, истоплю печь в доме — и за мемуары. Посмотри. — И отдал мне папку, удивив таким доверием.

   19 марта третий инфаркт, и Эдуарда Васильевича Шалагина не стало. Я даже не успел дочитать до конца его рукопись, позвонить, сказать, что все им написанное очень интересно и не только для его семьи, но и для многих из нас, живущих в Миассе. Все эти годы папка, отданная Эдуардом Васильевичем, пролежала в моем столе. Не раз искал сына, чтобы отдать ее, но он был в длительной загранкомандировке. От того, чтобы вернуть жене Эдуарда Васильевича Валентине Ивановне, удерживала мысль, что это будет поводом для воспоминаний с болью утраты.

   Ивот снова за окнами март. И день сегодня точь-в-точь как последний в его жизни. По-весеннему солнечный и по-зимнему прохладный. Мы сидим в машине с его сыном Константином. Я отдаю ему отцовскую рукопись и уже у него прошу разрешения на публикацию избранного. Говорю, что обещал отцу выбрать из текста самое интересное, исключив все личное. Долги надо отдавать даже мертвым. Он соглашается.

   Н раз, перечитывая рукопись, сожалел, что наш разговор с Эдуардом Васильевичем вышел всего раз и оказался без продолжения… Так и живешь неподалеку от замечательного человека, а его жизнь проходит мимо тебя. Теперь вот рукопись помогла познакомиться с ним ближе. Она и дала отчетливое представление, каким был в жизни главный герой. Он подавал пример другим не только своим энтузиазмом и умением находить выход даже из труднейших ситуаций. В нем словно сплелись внешняя сдержанность, аккуратность, деловой и красивый стиль в одежде и поведении и творческая страсть. Ни в какое разухабистое время он никогда не ругался, не кричал. Но каждое его предложение оказывалось толковым. К нему не только прислушивались. Его слушались, потому что знали: Шалагин попусту ничего не предложит.

   «Дорогой мой, — начиналась та рукопись, — ты держишь в руках творение мыслей моих, которые я попытался материализовать из памяти своей через эти строки. Родился я в Сибири 31 января 1941 года. Моя родина — это село Маклаково (в настоящее время город Лесосибирск) Енисейского района Красноярского края.

   Вя моя жизнь, особенно детские годы, была насыщена различными приключениями, испытаниями, поэтому без всякого преувеличения могу сказать, что я неоднократно бывал на краю гибели. Мой ангел-хранитель, слава Богу, каждый раз спасал меня до настоящего времени. Мне идет седьмой десяток, я пережил два инфаркта, и сознание подсказывает, что надо оставить своим потомкам информацию о некоторых событиях прежней жизни нашего рода.

   Нкоторое время я сомневался в надобности своего писания, обращался к Богу с просьбой вразумить меня и направить мысли в нужное русло. Кажется, Господь услышал меня, сомнения отпали, и вот я с Божьей помощью пишу эти строки.

   Чловек я не слепо верующий в какую-то абстрактную божескую личность. Нет. Более того, я даже не крещеный. Но, в отличие от тех, кто носит, не снимая, крестик свой как гарантию от наказания за свои мелкопакостные дела, я верю в существование Всевышнего Разума, которому подчинены все природные явления как на Земле, так и в самом Космосе. В моем сознании это и есть единый Господь Бог. До конца своей жизни я остался убежденным коммунистом с верой в то, что с помощью Господа Бога на Земле победят Справедливость, Любовь, Равенство.

   Ме мировоззрение формировалось как под воздействием родительского воспитания, так и под воздействием окружающей среды, позволяющей накопить свой жизненный опыт.

   Явел образ жизни, дающий пользу не только самому себе, но и коллективу, народу, обществу. Иногда я сильно рисковал, проявляя, как в наше время говорили, социалистическую предприимчивость на пользу государству, а государство у нас было народное».

   Впервой половине его рукописи много личного: тут и воспоминания о послевоенном детстве в сибирском городке Туиме, и рассказы о друзьях, о предках и родственниках. Но оставим их.

   Всегодняшнем выпуске «Родников» и еще в нескольких последующих номерах будут опубликованы воспоминания Эдуарда Васильевича Шалагина, отражающие годы социалистического строительства в Миассе. Его воспоминания — это уже страницы истории.

   Преезд на Урал

   «К осени 1954 года наши родители стали проявлять беспокойство. Они поняли, что начало строительства Саяно-Шушенской ГЭС может затянуться, а оставаться в зиму без каких-либо гарантий не было желания. В разговорах родителей все чаще стало звучать чужое, непривычное слово «Урал».

   Нконец однажды отец собрал большой совет и сказал, что они с мамой приняли решение переехать жить ближе к цивилизации, на Урал, в город Миасс, где раньше он уже проживал. Помню, возразил ему, что и в Сибири можно жить хорошо, надо только как следует устроиться.

   Дводы отца были примерно таковы:

   — На Урале вы, ребятишки, хоть белый свет увидите, может в люди выйдете. Вот в Миассе, например, ведь там дома кирпичные, многоэтажные строят, этажей по пять даже бывают. Вода в таких домах и холодная, и горячая отдельно по трубам бежит, можешь теплую сделать, если надо. А сточную воду на улицу из шайки выплескивать не надо, она по трубам убегает. На центральной улице машины по твердой, чистой дороге катаются, асфальтом зовется.

   Д и магазины в Миассе торгуют продуктами отдельно, промтоварами отдельно. В одном магазине только хлеб продают, в другом — только водку и селедку. Там сапоги или валенки уже не купишь в магазине, где сахар продают. Это тебе не то, что здесь, в Сибири, все в кучу свалят, в один магазин и мыло, и конфеты, и пряники, и гвозди.

   А завод, ты знаешь, там автомобили делают, «УралЗиС» называется. На всю страну знаменитый. Вот ты работать собираешься идти и не знаешь куда, а там рабочий класс, коллектив настоящий, там ты обязательно в люди выйдешь!

   Пимерно такие, веские и убедительные, по его мнению, аргументы высказывал в пользу Урала отец».

   Подолжение в ближайших номерах.