Пзвонил знакомый и сказал, что случайно встретил человека, который Сталина хоронил. Сразу не поверил и приналег с расспросами: кто такой? где живет? а можно ли встретиться? О таких людях говорят: он видел историю страны своими глазами. На другом конце телефонного провода человек сам предложил съездить к солдату генералиссимуса в поселок Красный.

   П дороге Василий Лушников рассказал, что, проезжая по поселку, увидал, как дед с бабкой заметывают сено на сарай. Решил помочь старикам. А когда справились с делами, хозяйка усадила незваного помощника за стол с пельменями и молоком. Слово за слово выяснилось, что муж ее Александр Ильич Юзеев родом из села Краснокаменка Уйского района, окончив пять классов, шоферил до армии, а в сентябре 1951 года был призван Миасским горвоенкоматом на действительную военную службу. Поскольку природа не обидела призывника ростом, служить ему довелось в Москве, в части при министерстве внутренних дел.

   Пселок Красный возник благодаря россыпному золоту. Когда-то здесь ходила драга, и после разработок остались прекрасные водоемы. Зимой это довольно тихое место. Лишь в нескольких домах топятся печи. Но весной улицы оживают: съезжаются дачники.

   Мшина остановилась у небольшого дома. В легонькой кофточке и безрукавке-душегрейке вышла хозяйка. Наши новые знакомые живут здесь постоянно. Держат корову, коз.

   — Нам бы с Александром Ильичем поговорить. Про службу его...

   — Да он только что глаза протер. Одевается. А я вот стирку затеяла. Подождите чуток.

   Мнут через десять вышел хозяин, высокий, сухой, жилистый. И по всему видно, в былые годы был могутный. Поздоровавшись, не спеша затянулся сигаретой.

   — А что особенного в моей службе-то? Я угодил служить, Сталин живой был. Шесть парадов прошел по Красной площади. В первом ряду ходил — 182 ростом. Однажды журнал в руках держал, по-моему «Красная звезда» он назывался, и на обложке фотография — коробка солдат на параде. А мы ходили с винтовками СВТ. Кинжальный штык, а не четырехгранный. Из нее мы никогда не стреляли, она только для парада служила. я третий справа в первой шеренге на той фотографии. Вот год забыл — 53-й или 52-й. За год три парада прошел. Почему три? Третий в честь трехсотлетия воссоединения Украины с Россией. Дружбу навеки парадом отметили. Это было среди лета. Живым Сталина видел несколько раз, только издалека. На параде.

   — А как часть называлась?

   — Первая дивизия имени Феликса Дзержинского. Командовал Лаврентий Палыч Берия. Мы объекты охраняли. Последний год, как Сталин умер, я даже на пост в ЦК партии ходил, охранял кабинет Матвея Федоровича Шкирятова. «Рядовой Юзеев, идите в ленкомнату: сегодня вы пойдете в ЦК партии на пост». В ленкомнате у меня парадная форма. Мне даже воротничок перешивали. я сам не пришивал его и пуговицы не чистил. Меня оденут, посмотрят... Оружие — пистолет, две обоймы по семь патронов. А в 1953-м Сталина хоронил, когда его из колонного зала в гробу выносили.

   — Вот-вот, расскажите. Похороны Сталина не любят вспоминать, говорить о них. Воспоминания эти, как психологи говорят, больные, невротические. Вы же самый что ни на есть участник тех событий. Если не тяжело, конечно.

   Дд дымит сигаретой, молчит, обдумывает, медлит.

   — К тебе ж люди приехали... Да брось ты эту сигарету. Идемте в дом. Что тут на морозе носами шмыгать.

   Визбе тепло и все по-деревенски просто: на кухне стол, посудник, русская печь, за занавеской на печи греется кошка.

   — Я служил в министерстве внутренних дел. Берия тогда министром был. У него я прослужил три года. Но потом слышал, что якобы Жуков его расстрелял. Правда это была или нет?

   И не слыша наш ответ, он уже стал вспоминать. Речь бывшего солдата выглядит немного нескладной, самобытной, но по-деревенски проста, понятна, хотя он иногда сбивается с мысли, уходит в сторону. Но мне не хочется изменять что-то в его фразах, править, причесывать и подгонять под газетные стандарты записанное на диктофон. Пусть это будет дословный рассказ человека, увидевшего всенародное горе — похороны отца народов.

   — Когда Сталина выносили из колонного зала, я хорошо запомнил Буденного, по усам приметил. И живот у него как мячик. На голову выше всех шел Булганин. А тут катафалк на четырех колесах и три упряжи гуськом по два коня. Вороные кони. Черные. Их так называют. Солдаты верхом, и еще по обе стороны солдаты под уздцы коней ведут. Чернопогонники были. Общевойсковые. Мы-то краснопогонники. И пошел катафалк. Сзади правительство все собралось. Народу никого нет, до того все оцепили. Ни единого человека... Во как было пусто... Вся площадь пустая... когда из колонного зала вышли на Манежскую площадь (улица Горького называется), начали двигаться налево, на Красную площадь. Подъем небольшой такой будет. Уже камень постелен квадратный.

   Кмандир мне говорит: «Рядовой Юзеев, встаньте вот сюда» — и показывает место. Еще катафалк не тронулся. Я встал. все правительство справа от меня, а здесь я один, но не прижимаюсь к ним. Я в метре примерно от правительства.

   — Вам это зачем? — не выдержала хозяйка и, вклинившись, перебивает рассказ. А услышав ответ:

   — Ой, не надо ничего в газете писать. Мы люди простые. Александр Ильич всю жизнь на бульдозере проработал. Я строила плотины. А он по северу ходил. Вот и познакомились. У него первая жена умерла. А мы уж 33 года вместе.

   — На похоронах Сталина я шел по Красной площади и дошел до Мавзолея. Перед Мавзолеем сколочена уже тумба квадратная из досок. И на нее положили Сталина гроб. Правительство все залезло на Мавзолей. И начали читать клятву, давать клятву. Кто что мог. Каждый свое. Я уже не помню. И тут меня сняли с поста. Я зашел за Мавзолей, справа от правительства. А вот слева, я не могу сказать, был ли солдат. Тоже, наверно, был. Оно как охрана — не охрана. Оружия-то у нас нет никакого. Да и кто нападет: везде все, вся Манежская площадь пустая, кругом оцепление. Пусто, никого. Народ не пускали.

   М четверо суток на похоронах обслуживали. Он пятого марта умер, хоронили только девятого. И вот мы стоим. Мое место все время где-то напротив, возле стены. Народ идет — поворот, вход в колонный зал. И тут я в ряду стою. Мы плечо к плечу. Спросил однажды у человека одного: «Вы давно стоите?». «Я вчера, — говорит, — встал в очередь. Скоро сутки будут». Все он шел в очереди. Очередь останавливали в три часа ночи и в шесть по новой открывали. Три часа перерыв был. Мы все на службе. Обедать, завтракать ходили в большой театр. По два-три человека командир взвода снимал. А мы в это время смыкаемся. Народ, к стене прижатый, идет в очереди. Она сутками шла. У кого слезы, кто еле стоит. Не разбегались, не расходились. Улицы забили машинами ЗИС-5 по два-три ряда от стены до стены, а проход оставлен вдоль стен. Где конец этой очереди, никто не знает. Это невозможно было узнать.

   Рз я парадник, от колонного зала недалеко стоял. Я сам дважды прошел мимо гроба Сталина. Он лежал в колонном зале, на втором этаже. Лестница, поднимаешься — зал длинный в ту сторону. Там много скопилось людей.

   О лежит под уклоном, весь завален цветами. Даже гроба не видать, но лицо видно. Я вот так прошел — и на выход в сторону колонного зала. Обратно вернулся в свой строй. По очереди тоже ходили смотреть на Сталина. Он четыре дня лежал.

   Вт такая моя служба была. Один-единственный раз угодил под Москву охранять зону, стоял на вышке с винтовкой. Потом узнал: оказывается, это была зона политических заключенных.

   — А вот еще про Сталина вопрос. Когда про культ личности стали говорить, вы как-то на себе это почувствовали?

   — Как-то я особо не нервничал. Я и сейчас к нему хорошо отношусь. К Сталину. То, что много расстрелов, много всяких репрессий, — все это и моей родне досталось. Есть и раскулаченные, и расстрелянные. Везде ли Сталин виноват?

   Н этом разговор вдруг запнулся. Сидим молча. Наверно, каждый из нас в сей момент думал об этом по-своему, соотнося со своим возрастом, со своим временем, с трагедиями тех лет, что были в семьях родных и близких.

   Т траурные дни широко освещали центральные газеты. Печатались снимки в «Правде», в «Известиях». Смерть Сталина стала для народа настоящим потрясением. Люди не могли сдержать слез. Народ поистине горевал. Все ждали главного дня — похорон, назначенных на девятое марта. Три дня подряд живая многокилометровая человеческая река извивалась по улицам Москвы. И в этом потоке пытавшихся увидеть похоронную процессию вождя гибли в давке сотни людей. Есть много записанных воспоминаний очевидцев, которые в те дни на улицах Москвы были по другую сторону рядов автомашин.

   Пэт Евгений Евтушенко: «Я носил в себе все эти годы воспоминание о том, что я был там, внутри этой толпы, этой чудовищной давки. Эта толпа — гигантская, многоликая... У нее было в итоге одно общее лицо — лицо монстра. Это и сейчас можно видеть, когда тысячи собравшихся вместе людей, быть может, симпатичных каждый в отдельности, становятся монстром, неуправляемым, жестоким, когда у людей перекашиваются лица... Я помню это, и это было зрелище апокалипсическое... Ведь что тогда произошло? Комендатура города и Министерство государственной безопасности распорядились оградить Трубную площадь военными грузовиками, и со Сретенки, со спуска, хлынула человеческая Ниагара, люди были вынуждены давить друг друга, лезть через дома, квартиры, они гибли, были случаи, когда гибли дети. Те, кто никогда не видел Сталина живым, хотели увидеть его хотя бы мертвым, но так и не увидели. Не увидел и я... Люди не плакали. Плакали, когда услышали сообщение о смерти вождя, на кухнях, на улицах. Здесь же все превратилось в борьбу за выживание, в борьбу за жизнь. Люди гибли, втиснутые в этот искусственный квадрат из грузовиков. Оцеплению кричали: «Уберите грузовики!». Я помню одного офицера: он плакал и, плача, спасая детей, говорил только: «Не могу, указаний нет...».

   Зал ли об этом наш собеседник? Наверно, знал, но промолчал. Не стали и мы намекать ему на эту людскую боль.