Петра Егоровича Левочкина в городе знают многие. Знают его ученики: он много лет работал учителем в школе. Знают как единственного городского художника-скульптора. И просто как человека с активной жизненной позицией. Когда началась война, он был подростком и жил с родителями почти в самом сердце страны — в Подмосковье. Война долгим эхом прокатилась через всю его жизнь, как и через судьбу почти всех его сверстников. Он потерял отца и сестру. И жизнь сложилась не так, как мечталось в юности. Но сложилась. Вопреки обстоятельствам. И если сегодня о чем-то сожалеет ветеран, так только о том, что государство через 60 лет(!) после гибели отца лишило его, сына, всю жизнь трудившегося, возможности съездить на могилу родного человека и почтить его светлую память...

   Тт памятный июньский день, в который началась война, в Под московье был солнечным. Мама ушла на базар, а отец заночевал у своего друга. Я и моя сестра Таня слушали затаив дыхание обращение Молотова к советскому народу. Отец приехал лишь к полудню тревожного дня. Как мог успокаивал нас, все повторяя:«Война долго не продлится. Через месяц-другой вернусь с победой». Такой оптимизм был тогда у большинства населения. На второй день после объявления войны он был призван.

   Кгда наступила минута прощания, я заплакал, а отец взял меня на руки и все повторял:

   — Побью немца и вернусь с победой. Помни, Петя, я обязательно сделаю из тебя художника...

   Н не сбылась заветная мечта моего отца сделать сына художником: я пошел по другой стезе, став народным учителем. Тогда я, конечно, не мог и предположить, что прощаюсь с ним навсегда. С этого дня я простился и со своим отрочеством. Мама неграмотная, а нас у нее трое. Старшая из детей Таня и младшая Нина, я один мужчина. И чутьем понимал, что мать возлагала на меня все надежды.

   Впервые дни войны на станции Голутвин, куда я ездил продавать молоко в бидоне, на привокзальном заборе увидел плакат. Этот плакат и ныне стоит у меня перед глазами. На белом полотне в черно-белом изображении нарисован Адольф Гитлер в костюме Наполеона со свастикой. И надпись:

   — Рядясь в костюм Наполеона,

   Пбеду скорую трубит.

   Тт был побит во время оно,

   А этот ныне будет бит!

   Солько в этих словах оптимизма и веры в нашу победу! Но одним патриотическим духом врага было не одолеть.

   Фонт подходил к нам все ближе. Военные скормили лошадям наше сено: не будет корма зимой нашей буренушке. Школу закрыли, мне шел 14-й год, я должен был учиться в 7-м классе. Учащихся мобилизовали на уборку вико-овсяной смеси (корма для лошадей и коров совхозной фермы).

   Вкоре мы эвакуировались в глубокий тыл, на родину моих родителей, в Мордовию. Там мама долго лечила меня народными средствами. Год учебы пришлось пропустить.

   Вглубоком тылу я рано познал, что такое голод, холод и одиночество. Здесь умерла сестра Нина. Маму и Таню мобилизовали на трудовой фронт. Они пилили лес для паровозных топок. Я жил с престарелыми дедушкой и бабушкой. А в 15 лет потерял самого близкого и самого дорогого моему сердцу человека — отца.

   О погиб 12 марта 1943 года в Харькове. Только через 27 лет я нашел его могилу. Она являла собой памятник, достойный павших. В 1971 году, в день 26-й годовщины Великой Победы, я и моя мать воочию увидели, как харьковчане чтут память тех, кто отдал жизнь за Родину, за славный украинский город Харьков. Золотом горели слова на полированном красном граните: ефрейтор Левочкин Георгий Михайлович. То были для нас бесконечно волнующие, незабываемые минуты.

   Н полях сражений остались пятеро Левочкиных: четверо братьев — Дмитрий, мой отец Георгий, Иван, Василий (репрессирован и после войны реабилитирован) и еще один Василий — Дмитриевич, сын Дмитрия Михайловича.

   Псле окончания 7-го класса я написал заявление в Пензенское художественное училище, как мы и мечтали с отцом. Получил вызов на экзамен. Но дедушка Иван Михайлович (отец матери), узнав о моем намерении уехать в Пензу, произнес: «Маша, возьми арапольник (что-то вроде палки), да «отходи» его как следует. Надо выбить дурь из головы. Пусть идет на агронома...»

   Тк волею небес и своего дедушки Ивана Михайловича оказался я за партой Инсарского сельхозтехникума. Окончил его осенью 1946 года. Год был голодным, хлеба не было, а был хлеб- «эрзац» — из гнилого картофеля, предварительно высушенного и толченного в ступе. Полученный крахмал смешивали с мукой из конского щавеля или лебеды. От такого хлеба собаки отворачивали морду, а мы ели. Научился плести лапти и носил их.

   Кместу работы я ехал в морозном январе 1947 года: 75 километров на открытой машине. Отморозил ноги, уши, пальцы рук. Когда вернулся домой, на меня страшно было смотреть. Опять слезы матери, которые рвали на части сердце. Пришел поглядеть на меня и директор средней школы Сергей Андреевич Иконников:

   — Поправляйся, до призыва в армию я тебя никуда не отпущу. Будешь работать в моей школе в должности физрука-военрука. Не бойся, не Боги горшки обжигают.

   Эи слова часто говорил мне замечательный старый учитель. Работал я увлеченно. Наша организация ДОСААФ заняла первое место в районе. Пришло время призыва в армию. Председатель призывной медицинской комиссии майор Степашкин, увидев меня, удивленно спросил: «Ты что в армии-то не служил?» И подумав немного, сообщил доверительно: «Я тебя в рядовые не отправлю. Направлю в военное училище».

   Оенью 1948 года я поступил в военное авиационно-техническое училище и в 1951 году окончил полный его курс, получив звание лейтенанта. Меня избрали секретарем комсомольской организации и рекомендовали в партию.

   Н партийном собрании начальник политотдела подполковник Лаврищев попросил рассказать биографию. Я рассказал все, что касалось меня, моих родителей и близких. Больше вопросов ни у кого не было. Было только одно предложение: принять кандидатом в члены КПСС. И тут вопрос возник снова у Лаврищева:

   — Скажите, чем характеризовался 1929 год в истории нашей Родины?

   — 1929 год — год ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации, — уверенно ответил я. И тут Лаврищев как ударом молота по голове:

   — Товарищи! Старший лейтенант Левочкин скрыл от нас, что его отец был раскулачен!

   Взале раздались голоса:

   — Сын за отца не отвечает, это Сталин сказал.

   Я преодолев волнение, заговорил:

   — Мой отец погиб, защищая Родину. Он не был кулаком. Он в 1928-1929 годах служил в Красной Армии. Раскулачен был его отец, мой дед, Левочкин Михаил Андреевич.

   И зала неслось: «Принять! Мы его знаем по училищу». Но Лаврищев настаивал: «Вот у меня в руках официальный документ из сельского Совета, где говорится, что отец Левочкина был раскулачен».

   Сбрание отложили. А я написал письмо на имя Маленкова и еще одно письмо направил на имя директора школы Иконникова. Его ответ я по сей день храню как реликвию. Сергей Андреевич назвал имена сочинителей грязного пасквиля. Назову имена доносчиков и я. Это Тихон Стулов, коммунист с большим стажем, и писавший под его диктовку председатель сельсовета Иван Карабовцев. Вместе с письмом учителя получил я ответ и от Маленкова — секретаря коммунистической партии и председателя Совета министров:

   — Мы верим местной власти.

   Н втором собрании меня участливо спросили:

   — Вы хотите быть в нашей партии?

   Вэтот решающий, судьбоносный момент передо мной встали образы отца и его братьев, погибших за Родину, вспомнился бездушный ответ Маленкова, комок подкатил к горлу. Я встал с места и неожиданно громко произнес:

   — Нет, в такой партии я быть не желаю!

   И хлопнув дверью, выбежал из зала. Тем самым я подписал себе приговор: моя карьера военного на этом закончилась, а начались для меня и моей семьи настоящие муки. И куда бы ни приходил я в надежде получить работу, везде следовал один и тот же вопрос: вы член партии?

   Икогда я говорил, что беспартийный, мне вежливо отказывали. Одним словом, как в той пословице, где дед ел кислый виноград, а у внука на зубах оскомина осталась. Так всю жизнь я был «второсортным». Это, конечно, наложило отпечаток и на судьбу, и на характер. Но благодаря природным качествам, я все-таки состоялся как личность.

   Оончил государственный университет, преподавал в школе, в техникуме, а в свободное от занятий время бежал в мастерскую и увлеченно работал над образами моих земляков, создавал скульптурные портреты тех, кто своим трудом прославил наш город, Урал, Родину. Мной создано около сотни таких скульптур. Большую часть своих работ я сделал бесплатно.

   Яни о чем сегодня не жалею. Но все же сырой подвал, где я 35 лет работал над скульптурами, оставил свой след на моем здоровье. И вот уже почти 20 лет я лелею мечту поехать и поклониться могиле отца. Но, увы, сегодняшнее материальное положение пенсионера не позволяет осуществить ее. Моей пенсии не хватает оплатить дорогу до Харькова и обратно...

   «Никто не забыт и ничто не забыто» — это красивая крылатая фраза, но не более. Я честно трудился, получил звание «Ветеран труда», награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Став пенсионером, стал откладывать трудовые рубли про «черный день», но родное правительство в лице Гайдара свело на нет эти сбережения. Пережив это, я вновь стал экономить и откладывать деньги на «черный день». Отнес их в «мешок» «Русской недвижимости». Но жулики из этой финансовой пирамиды вторично вывернули у меня карманы. Результат: я уже немолод, болен, и по-прежнему не имею возможности возложить цветы на могилу самого родного человека. Горько все это...

   Взаключение своего повествования скажу:

   — Прости меня, отец! Я мысленно всю жизнь с тобой и нашей страдалицей мамой. Я не уронил чести и достоинства своих родителей. Как мог, выполнил твою мечту: стал художником. И перед вашей памятью, пока жив, склоняю голову.