Вадимиру Георгиевичу Добровольскому на вид лет 68-70: небольшого роста, подвижный, в матросской тельняшке, он менее всего похож на человека, которому вот-вот стукнет 80 лет.

   — А он у нас из породы долгожителей, — с гордостью доложила мне его супруга Людмила Ивановна. — Мать его, Ефимия Акимовна, до 100 лет не дожила всего семь месяцев. Володя такой же: в свои 79 и в саду все сам делает, и домашние дела ему не в тягость.

   З плечами — целая жизнь. Да какая жизнь! Слушая Владимира Георгиевича, ловила себя на том, что не каждый смог бы вынести столько, сколько пришлось хлебнуть моему рассказчику.

   Рдился он в селе Попивка Полтавской области в семье колхозного активиста. Семья бедняцкая, пятеро детей. В 1928 году, когда началась коллективизация, отец горячо агитировал за советскую власть. За что и поплатился: после собрания подкараулили его враги и нанесли семь ножевых ран — так люто ненавидели Георгия Добровольского кулаки. Был он мужчиной нехлипким — смог доползти до дома, успел назвать имена своих убийц и умер на руках плачущей жены и детей. Почти всех из тех, кто приложил руку к убийству сельского активиста, арестовали, но один, Игнат, успел скрыться. И вот до чего же странная штука — судьба... Спустя много лет дороги Владимира Добровольского и Игната Гнатюка перехлестнулись — к несчастью для последнего...

   В1928 году был страшный голод. Старший брат матери сговорил уехать в Сибирь — там было сытнее. В селе Поспелиха Алтайского края семья прожила года четыре, а потом переехала на Урал. В 1932-34 годах Миасс был маленьким городком с напилочным заводом и деревянными домишками. Перед самой войной Владимир уехал на родину, там и встретил известие о войне. Все пятеро детей Добровольских воевали на фронте. В живых остался только Владимир. Как смогла такое пережить мать — неизвестно. Но смогла... Наверное, потому, что такая же участь постигла тогда большинство советских семей. Брат Алексей погиб на Калининском фронте, другой, Николай, сгорел в танке, еще один, Данила, сгинул в Пинских болотах. Сестра, Мария, что с 1920 года, была радисткой, ее забросили в тыл к немцам. Трагическая участь ожидала девушку: фашисты поймали ее и повесили.

   Дя Владимира Георгиевича война началась с Севастополя: был он морским пехотинцем. Четыре раза Мекензенские горы, на которых укрепился 18-й батальон морской пехоты, переходили из рук в руки. Немцы до смерти боялись моряков и дрожали при крике «Полундра!» — с ним морские пехотинцы шли в атаку.

   Вдекабре 1941 года В. Г. Добровольского контузило. Это было его первое ранение. А потом — еще три. После выздоровления он был направлен на Калининский фронт:

   — Загнали в болота и немец стрелял нас, как куропаток, — вспоминает мой собеседник. — Четыре армии там полегло.

   Рнение в голову — спасла каска. Провалялся в Ташкенте в госпитале 9 месяцев. Опять фронт: Ковель, Лодзь, Варшава. Вот тут-то, у Вислы, и произошла та трагическая встреча с убийцей отца:

   — Игнат Гнатюк?

   — Да, а ты кто?

   — Не узнаешь? Я младший сын Георгия Добровольского, которого ты убил. — Испуганно забегали глаза, краска отхлынула от лица. Не зря испугался Игнат: финка Владимира, которая всегда была при нем, по рукоятку вошла в тело...

   Вадимир Георгиевич говорил об этом спокойно, без эмоций: отомстил за отца. Наверное, тяжелая жизнь семьи после гибели отца на грани голодной смерти, жестокость войны, когда каждый день приходится убивать, подхлестнули на этот поступок. Не нам судить...

   Пследнее свое ранение В. Г. Добровольский получил в Берлине, на Александр-плаце. Он был в госпитале, когда объявили о победе:

   — Слышу, стреляют. Выхватил из- под подушки трофейный парабеллум. Тут в палату забежал лейтенант: «Война кончилась, дружок!»

   Псле излечения Владимир был направлен в запасной авиационный полк механиком самолетов. Только в феврале 1947 года он был демобилизован. Вернулся в Миасс. Радости матери не было конца: хоть одно родное дитя вернулось домой живым.

   Вадимир Георгиевич на войне был морским пехотинцем, пулеметчиком, механиком самолетов. Не один раз шел в лобовую атаку. Враг для него был не где-то там, за леском, а прямо перед ним.

   — Страшно было в первый раз стрелять в человека. Лица не видел. Вместо него — серое пятно. Видел, что он упал. Я потом два дня есть ничего не мог. Все же, хоть и фашист, а человек.

   Д войны Владимир Георгиевич не знал вкуса табака, водки, даже пива не пил. На войне начал курить, а фронтовые 100 граммов в пехоте были обязательны. Люди испытывали такое колоссальное напряжение, такие нагрузки, что многие, наверное, не выдержали бы без этого «допинга». После войны Владимир Георгиевич работал десятником на торфянике, резчиком в карьере, мать держала коз —так и перебивались. Потом перешел на автозавод, работал слесарем в термическом № 2, более пятнадцати лет — в литейном № 1. Перешел на химзавод и десять лет отработал там слесарем. В 1976 году переводом был оформлен в цех № 52 машзавода, здесь в 1982 году и стал пенсионером, но работал до 1994 года.

   — Верите ли, чем дальше война, тем яснее и ярче мои воспоминания. Как будто вчера все произошло. Ложусь спать — и передо мной один за другим проходят эпизоды войны — как-будто фильм смотрю.

   Нют старые раны: два осколка так и остались сидеть в ноге ветерана войны. Опытный хирург сказал: их лучше не трогать. Почти 40 лет прожил Владимир Георгиевич с первой женой (в 1989 году она умерла). И уже тринадцать лет идут вместе по жизни с Людмилой Ивановной. Живут дружно, и заботой детей и внуков не обделены. С гордостью показали они мне свои семейные альбомы: сын, дочь, внуки... А в саду Добровольских — яблони, груши, сливы, вишни, крыжовник, хорошая крепкая дача.

   Ив 80 лет не выпадают инструменты из рук Владимира Георгиевича, все сделано им самим. Уверена: он еще многое сделает. До 100 лет ему еще далеко.