Вте дни, когда состоялось мое знакомство с Владиславом Ромуальдовичем Гравишкисом, он жил с семьей наискосок от кинотеатра «Энергия» по улице Ленина, в старом неудобном доме, явно неблагоприятном для хозяина с его слабым здоровьем.

   Техкомнатная квартира на проспекте Автозаводцев, которую писатель получил в начале 60-х годов, значительно изменила в лучшую сторону не только быт, настроение, но и творческую активность.

   Вадислав Ромуальдович любил работать у окна, положив на подоконник ученическую тетрадку. Обдумывая фразу или предложение, он обычно смотрел на улицу, где суетился народ, обгоняли друг друга машины...

   Ме всегда казалось, что любое движение, любой звук мешали ему сосредоточиться. Но однажды, проходя по тротуару мимо, я заметил Владислава Ромуальдовича. Он смотрел на меня. Я подошел поближе, кивнул, но ответа не получил. И только после моей усиленной жестикуляции, как бы поборов оцепенение, Гравишкис заметил меня, помахал рукой, приглашая к себе...

   «Есть скромные писательские имена, но и их жизненный и литературный опыт поучителен... Было когда-то такое понятие «областной» писатель. Не со знаком минус, а порой и со знаком плюс, и все же — «областной»... Должен заметить, что Владислав Ромуальдович формально не подходит под ранг «областного». Он скорее «городской», ибо всегда жил не в областном Челябинске, а в подчиненном ему административно большом городе Миассе...»

   Эи слова я выписал из сборника «Люди и книги» Сергея Баруздина, с которым у меня в свое время сложились довольно дружеские отношения, и который хорошо знал Гравишкиса.

   А моя первая встреча с Владиславом Ромуальдовичем произошла во второй половине декабря 1959 года в старом Миассе, в тогдашнем помещении городской газеты, куда по объявлению я пришел на очередное заседание городского литературного объединения. В тесном редакционном кабинете собралось много начинающих: автозаводцы Артем Подогов и Василий Маслов, строитель Владимир Милай, журналист Соломон Эпштейн и другие. Вел занятия руководитель объединения В. Р. Гравишкис.

   Вадислав Ромуальдович увлекался фотографией. Как-то раз я пригласил его в карьер. Я тогда работал машинистом экскаватора. Выдалась свободная минутка, и мы вдоль борта прошли до склада готовой продукции. Гравишкису моя профессия была вновинку, и он подробно расспрашивал о глубине карьера, производительности машины и т. д. Вскоре подали думпкары. Мы поднялись в кабину моего экскаватора и я начал погрузку. Забой был не из легких. То и дело приходилось снимать опасные навесы, разбирать целики, раскладывать для бурильщиков вдоль борта булыжники.

   — А если свалится? — кивает Владислав Ромуальдович на небольшой козырек, нависший над кабиной. — Не страшно?

   — Ничего, — говорю я. — Бывает пострашнее.

   Ирассказал о недавнем случае, когда огромный негабарит, сорвавшись с десятиметровой высоты, смял в гармошку угол кабины, выбросил меня из сиденья, перерезал шестикиловольтный кабель.

   — Попробую написать рассказ, — пообещал Владислав Ромуальдович, взволнованный необычной обстановкой и моими будничными историями.

   Ткого рассказа я не видел, но свои впечатления от известкового карьера он позднее описал в очерке «Член литобъединения», опубликованном в конце 1965 года в литературном выпуске «Уральская новь».

   Уе давно нет ни той замасленной кепки, которая была так к лицу моей юности, ни того старенького экскаватора, переплавленного в какое-нибудь современное чудо техники. Но есть пожелтевшие фотографии, любовно сделанные писателем.

   Водну из последних встреч он спросил меня:

   — Послушай-ка, Николай. Как бы ты отнесся, положим, к профессионализации?

   — А зачем она мне? — говорю.

   — А время? Было бы свободно со временем.

   — Со временем у меня и так не тесно. Кроме того, стихи в основном пишутся на работе, за рычагами.

   О улыбнулся своей завсегдашней улыбкой:

   — Кто знает? Может быть, в будущем занятие литературой и искусством вообще будет второй профессией человека...

   Явспомнил один любопытный разговор в редакции миасской газеты. Речь зашла о Гравишкисе. Коренной житель города удивил меня несколькими веселыми страницами из книги молодости Владислава Ромуальдовича. Оказывается, он, такой тихий и застенчивый, любил со своим другом Михаилом Семеновым, как говорится, повалять дурака, почудачить: поздними вечерами устраивал на городских пустырях красочные фейерверки или, привязав колотушку к воротам, дергал за веревочку, спрятавшись в кустах...

   А что, собственно, тут удивительного? Кто из нас в юности не грешил озорством? Кто знает, может, из того же самого детства Владислав Ромуальдович привел в свои книги и Витю Дунаева, и Павку Столетова, и Бориску Сесюнина, и еще многих-многих персонажей. Гравишкис был детским писателем не только по тематике, но и по складу характера, по доброте души. Рано начавший трудовую жизнь подпаском городского табуна, писатель как бы перевоплощался в мальчишек и девчонок на страницах повестей и рассказов, переживая вместе с ними то далекое, неповторимое. Наделяя каждого героя частицей собственной души, Владислав Ромуальдович до конца своих дней не растратил того прекрасного, которым наградила его природа, несмотря на то, что сама жизнь складывалась трудно и временами совсем неудачно...

   Иак, тридцать лет спустя, в очередной раз навестив Миасс, иду по проспекту Автозаводцев. Осенний ветер гоняет первую листву. Я вздрогнул, увидев человека, сидящего у знакомого окна в доме № 42. Смутная боль тронула сердце...