Звершив в прошлом номере «Родников» рассказ о научных экспериментах под руководством Тимофеева-Ресовского на некогда секретной биостанции на берегу Большого Миассово, я не полагал о дальнейшем его продолжении. Но голос в телефонной трубке приковал внимание:

   — ...хочу вам сказать, что я 12 лет работал шофером на биостанции. С Николаем Владимировичем часто ездил в Свердловск. Контейнеры с изотопами возил. Я тут рядом, на Лихачева, живу. Фотографии у нас есть.

   Птру Константиновичу Сесюнину в октябре нынче будет 80. Но, глядя на него, невысокого ростом, бойкого и шустрого, трудно представить, что он десятилетним пацаном вместе с матерью мыл золото у Ленинска. До ратной службы не один год катал в шахте вагонетки с золотоносной рудой. В армии стал Петр шофером. Демобилизовавшись, вернулся в Миасс, работал на автозаводе. По комсомольской путевке уехал на целину и четыре года пахал землю, работал на комбайне, возил хлеб на элеватор, ремонтировал технику. А в 1958 году устроился водителем на биостанцию к Тимофееву-Ресовскому. Как он сам говорит, работать на Миассово было очень интересно: ученые люди, студенты, летом шумно, весело, прекрасная природа, а еще частые командировки в Челябинск, Свердловск.

   — Жили мы в небольшом домике под старыми соснами, как раз напротив Николая Владимировича. Он вставал рано, часов в шесть. Иду со скотиной убираться, он увидит, руки над головой вскинет, ладошки сожмет и прямо с крыльца громко, на весь лес: «Константиныч, я вас приветствую!»

   И всего рассказанного Петром Константиновичем меня больше всего удивила транспортировка радиоактивных материалов, обращение с ними. Когда в «сороковке» начал работать первый реактор, оттуда в лабораторию б под Свердловском привозили в колбе буроватую жидкость — смесь осколков деления урана, юшку, как ее называли. Из юшки очищали и выделяли изотопы. Их и доставлял на биостанцию Петр Сесюнин.

   — Цезий, стронций... Сначала я возил их из Миасса, с почтового отделения.

   — Неужели через почту такое шло?

   — Те контейнеры маленькие были, килограмма по полтора-два. Потом стали получать на станции со склада железной дороги. Они были весом 75 килограммов. Небольшой такой металлический цилиндрик, а в нем колба стоит.

   — Какая-то охрана была или сопровождение?

   — Какая там охрана! Ничего не было. Возил я их на бортовом ГАЗ-53. В кузове стояла свинцовая защита. Я сам эти свинцовые листы в три сантиметра толщиной в кузове установил. Специальное приспособление сделали, чтобы этот контейнер крепить. Свинцом еще дополнительно его закрывал. А однажды с Капиталиной Андреевной (Царапкина жена) поехали в Челябинск. Груз самолетом пришел. Она взяла дозиметр, и нет, чтобы сразу, когда я принес контейнер со склада, проверить. Эта «чушка» вроде маленькая, а тяжелая. При разгрузке то ли уронили ее, то ли при перепаде давления от высоты полета жидкость просочилась. Поехали из аэропорта, она сидит в кабине пишет что-то. До Первого озера доехали, а она возьми да включи его прямо в кабине. А он как завизжит поросенком. Все зашкалило, она напугалась, глаза вытаращила.

   — Почему? Он же в кузове, под свинцовой защитой.

   — Так я ж его на брюхе тащил, прижал к себе. Контейнер в опалубке деревянный был. Я его за опалубку — и в кузов. И замарался. Хотели обратно везти и сдать, а кто его примет, в документах наша поспись стоит, дело подсудное. «Давай гони», — говорит. Включаю свет, сигналю, жму на педальку. Заезжаю в Челябинск — ГАИ стоит. Она: «Не останавливайся, гони». Милицейский «бобик» догнал нас, обошел и дорогу загораживает. Подбегает лейтенантик, она опять дозиметр включила. Гаишник быстро все сообразил. «Давайте быстро за мной», — говорит. Сам в машину, включает мигалки, сирену. Я за ним. Потом смотрю в зеркало — за мной еще одна с мигалками едет. Проводили нас до выезда из города.

   Пиехали на Миассово, сразу Николаю Владимировичу доложили. И тут же все стали проверять. Я завышенную дозу радиации получил. Костюмы специальные надели и стали машину спецраствором отмывать. Меня в бане парили, мыли, а что толку, если дозу уже схватил. Воду всю собирали и сливали в могильник. Потом меня три года заставляли пить молоко, по литру в день. У нас своя корова была. Утром выпью банку, а к обеду врач приходит.

   — Пей, — говорит, — молоко.

   — Уже выпил, — отвечаю.

   — Не видела, ничего не знаю. Пей еще.

   Пиходилось и вторую банку пить. На четвертый год по килограмму масла в месяц выписывать стали бесплатно.

   — А спирт не забыли прописать? Говорят, хорошо радиацию выводит.

   — Мы его без рецепта... После облучения Николай Владимирович меня успокаивал: «не беспокойся, Петр Константинович, все будет в норме». С ним не страшно было работать. Сам духом не падал и другим не давал.

   — Возить Тимофеева-Ресовского часто приходилось?

   — Частенько. В заповеднике по копям с ним ездили. Он и в геологии хорошо разбирался. В Свердловск, в Уральский филиал Академии наук, его возил. Там оборудование новое получали. Сначала в лаборатории была установка БМ-6, потом БМ-8, БМ-10. Последняя БМ-12 была. В подвале, в склепе, стоял излучатель на 500 рентген. А на гамма-поле был поменьше, на 300 рентген.

   — Я тоже работала у Николая Владимировича, — вступила в разговор супруга водителя Лидия Ивановна. — То устроят меня за лошадьми ухаживать, то в лабораторию счетчиком. Людей-то не хватало. Мышек облученных они сжигали, а пепел на электронных весах взвешивали. Огоньки на экранчике бегут, а как остановятся, на какой цифре, я записывала.

   — Вот тут, на фотографии, вы с сыновьями стоите. Они на Миассово родились?

   — Нет, сюда мы уже с ребятишками приехали. Один в 1955 г. родился, другой в 1957 г. А мы в 1958 г. на Миассово жить переехали. Сыновья, как учиться стали, так их в город на целую неделю отправляли. У нас уже внуки растут.

   — Петр Константинович, вам, наверное, часто приходилось ездить с Тимофеевым-Ресовским на машине вдвоем. О своем прошлом в Германии, о жизни в зоне Карлага он что-нибудь рассказывал?

   — Нет, никогда. Раз лабораторию доверили, значит, все в порядке, да и вел он себя совершенно свободно. Со мной он больше про работу говорил. Только однажды сказал, что про него все время анонимки пишут. Догадывался, конечно, кто, но не называл. Анонимки про него начались еще в Германии. Но наука для Николая Владимировича важнее этих писулек была.

   Онажды случай такой был. Мамонтов им билеты в театр привез. Надо было ему с Еленой Александровной в Челябинск поехать. Это сейчас два часа до него. А тогда два дня бы ушло на этот концерт. Прибежал он из лаборатории домой. А он все бегом. По натуре очень энергичным был. Стал собираться. Шляпу, галстук, костюм, пальто, ботинки надел и выходит к машине. Елена Александровна так и ахнула: «Николай, а где брюки-то?!» Ну пошел бы надел, раз такое дело, а он: «Не поеду». И все. И не поехал.

   — Не любил, когда от работы отрывают или забыл второпях?

   — Он в работу с головой уходил, может, в самом деле забыл.

   Пречитывая еще раз найденное в Интернете о Тимофееве-Ресовском, встретил записанное кем-то его высказывание: «Ученому никогда не нужно затовариваться ни дома, ни на работе. Я вот не покупал никакого барахла, а деньги тратил на поездки. Разъезжал по разным странам, городам. Научные контакты — прежде всего. Некоторые считают: давайте побольше средств, установок всяких, тогда и наука будет двигаться. Чепуха! Надо иметь голову на плечах и приобретать только необходимое. Затоваривание ведет к лености мысли. А самое существенное в науке — это никого не догонять, никого не перегонять, никому не подражать и заниматься своим делом. Тогда все в порядке… Ведь это даже занимательно — ковыряться в науке!..» Вот таким он был Человеком.