Вегда помню Василия Владимировича Морозова именно таким, каков он на этой фотографии. Я не ошибся: сначала была фотография, а затем на ее основе художник Венедикт Иванович Миронов нарисовал портрет, добавив штрихи, свойственные Василию Владимировичу, — такие, каких не передаст никакой объектив. На вас глядит добрый, даже мягкий пожилой человек; но за мягким выражением лица можно рассмотреть внутреннюю твердость, прочность, устойчивость. Нет, он не был расслабленно-уступчивым, он обладал характером, и не простым. Морозов иногда мог ввязаться в отчаянную драку. Так оно и было, когда в 1953 году вернувшись в родной «Миасский рабочий» после увольнения из армии, увидел, что газетой правит бездельник, выпивоха, который к тому же и на руку нечист. Вглядитесь в жестковато прищуренные глаза, твердо сжатые губы — и вы со мной, пожалуй, согласитесь. Венедикт Иванович еще до войны работал вместе с Морозовым в «Рабочей газете» — так тогда назывался «Миасский рабочий», — и хорошо знал натуру бывшего коллеги.

   Всной 54-го мне довелось прийти в «МР», когда драка была уже окончена, редактор с треском снят, сотрудники, в том числе и Василий Владимирович, на всякий случай получили по выговору — я уже рассказывал об этом в своих воспоминаниях, печатавшихся в газете.

   Ве вошло в колею, Морозов мотался по предприятиям и стройкам, и потом машинистка старательно расшифровывала его строки, начертанные необыкновенно трудным почерком. Фронт, ранение, послевоенная служба в армейской газете, да еще и баталии в нашей редакции — все это не прошло даром, был инфаркт, но Василий Владимирович с больничной койки вернулся в редакцию. Только промышленный отдел пришлось оставить: взялся за культуру, за читательские письма, которых тогда с каждым годом приходило все больше. А между тем нет-нет да и говорил, как хочется окунуться в историю города, раскопать по-настоящему то, о чем мало кто знает. Он потом так и сделал: уйдя на пенсию, впрягся в нелегкую краеведческую работу и не прекращал ее до самой смерти.

   Кк-то мне в руки попало письмо Василия Владимировича к его родителям; писал, когда ему, наверно, еще и шестнадцати не было. Начиналось послание примечательно: «Здравствуйте, тятя и мама!» Наивные школьные ошибки, несформировавшийся стиль... И при этом безусловно почтение к отцу и матери, сыновние любовь и уважение. Вот такое именно почтение и любовь жили в нем и к городу, который приходился ему тоже «тятей и мамой». Василий Владимирович с нежностью произносил старые имена городских мест — новая деревня, Зашандрино, Болото, улица Моховая... Кстати, Шадринский мост через Миасс вблизи нынешней старогородской поликлиники коренные жители называли именно Шандринским, со звуком «н» в середине, и в том был особый здешний привкус.

   Удя на пенсию, не будучи особенно практичным человеком, Василий Владимирович настойчиво, с муками выводил в свет первое, второе, затем третье, предсмертное, издание своей книги, получившей в конце концов развернутое заглавие: «Миасс — город в Золотой долине».

   Лстаю книгу и вспоминаю, сколько раз бывал автор в музеях Урала, как он постоянно рылся в архивах и фондах. Приезжал усталый, но с какой-нибудь находкой. А сколько написал в газету статей о своих изысканиях, сколько тропинок и дорожек проложил нынешнему поколению исследователей городской истории! Его труд теперь могут перетолковывать и так, и сяк, — но Морозов был нашим Нестором-летописцем, создавшим самую первую книгу о Миассе. Краеведческий подвиг — иначе это назвать нельзя.