Год пролетел, будто и не было его. Снова осень. Тихая и на редкость сухая. Лесные дороги манят в горы, в глухие, необжитые места. Отчего-то вновь захотелось навестить Абдуллу. Как прожил год этот отшельник вдали от людей? Не затосковала ли по городской суете его четырнадцатая жена? Прикупили гостинцев, взяли газет и в один из ноябрьских выходных задолго до рассвета вновь собрались с попутчиками в верховья Белой.

   Встреча через год

   Оеннее утро встретили уже за Кирябинкой. Ту разбитую и непролазную дорогу, что мучила нас в прошлую поездку, засушливая осень превратила в лесной асфальт. Ехать было на удивление легко и интересно. Глухари совсем не боялись машины. Склевывая придорожную гальку, они взлетали так близко, что можно было даже рассмотреть у самцов взлохмаченную бородку под клювом. Птицы не улетали далеко, рассаживались на ветках. Мороз лужи в колеях уже надежно сковал льдом.

   — Не представляю, как это Абдулла всю ночь пролежал под мотоциклом? Помнишь, он говорил, что осенью перевернулся и чудом остался жив.

   — Один знакомый рассказывал, что это его брат-охотник нашел тогда Абдуллу. Водитель остановил машину, ну сам понимаешь, кто куда. И вдруг слышит: в лесу кто-то стонет. Вроде не зверь. Пошел, а там мотоцикл на боку. Ездок еле живой в грязи лежит, рука и нога коляской зажаты. Он-то и отвез старика в больницу.

   — В тайге случайностей не бывает. На десятки километров горы, болота, глушь. А его нашли.

   Пворот, последний подъем, а на спуске — Байсакалово как на ладони.

   Дм, стайка, забор из жердей. В доме топится печь. У ограды запах березовых дров и хлеба. Над горами удивительно синее небо. Ни облачка. Тишина такая, что за сотню метров слышно, как журчит на камушках Агидель. Местами трава все еще белая от ночного мороза. Искрится иней под ногами, но солнце уже разогрело землю, и запахи осени манят побродить по опавшей листве.

   Абдулла, завидев «УАЗик», спешит навстречу, за ним вышла жена. На всю округу пищит его слуховой аппарат. Абдулла узнал прошлогодних гостей, улыбается. С минуту пожимаем друг другу руки. Аксакал по-прежнему подвижен, легок.

   — За медведем аль рыбку половить? — и опять знакомый прищур глаз. При встрече у него для всех один и тот же заученный вопрос.

   — Лед на реке, а самовар на столе. Идемте в избу чай пить, — зовет нас хозяйка.

   Н нам не терпится удочки размотать. Вручаем гостинцы — и к реке, пообещав, что обязательно зайдем почаевничать.

   Агидель почти вся подо льдом. Мороз под Иремелем давно уже властвует. Река обмелела. В заводях лед палкой не пробьешь, а встать опасно. На перекатах вода пенится, журчит. Пена наползает на лед. Ни поклевки. Река настолько стала белесой, что возникает желание пройти до истока, разузнать, где и что размывает она. Но на это и дня не хватит.

   Нрка по траве скользнула на лед. Остановилась напротив. Метров пять между нами. Темные бусинки разглядывают меня. Присел на корточки. Норка пристально смотрит, даже головку повернула набок. Пытаюсь определить, американский или европейский это вид. И, как на грех, подводит память, не могу вспомнить, в чем их отличие. Норка тоже пытается определить — кто же это. На Абдуллу ну никак не похож. Потянула носом — и под берег.

   Ближе к обеду собираемся у машины, берем с собой провизию — и в гости, на чай. Во дворе незлобно лает Борман. Попутчики уже в избе. А я читаю стих Абдуллы, тот, что у двери как молитва.

   Кк красиво, я восхищаюсь,

   Касоте ее поражаюсь.

   Нчего нет лучше лесов,

   Нт и лучше природных даров,

   Касота ее неповторима,

   Вя прелесть в ней неотразима.

   З дверью громкий голос хозяйки:

   — Ну, наконец-то. Я уж чай третий раз кипячу.

   Н столе чего только нет, и все самое что ни на есть натуральное. Молоко, сметана, творог, теплый хлеб из печи, варенье...

   М тоже свой провиант на стол — удивить аборигенов магазинным.

   Кк и в прошлый раз, с интересом разглядываю их нехитрое жилье. Изнутри бревенчатый дом побелен. Чисто. Посередине русская печь с очагом. Под потолком в углу с десяток керосиновых ламп. Две кровати, большие пуховые подушки. Рядом с ковром новинка в доме — красное полотно. На нем щит со звездой, листья лаврового венка и надпись «Защитникам Отечества». У окна ножная швейная машинка. Приметно, без дела не стоит. Полка с двумя рядами книг.

   — Абдулла, что читаешь? — показываю на книги.

   Абдулла тянется к полке, вытаскивает толстую, зачитанную — «Генералы Башкортостана».

   — Читал?

   Мтаю головой.

   — А эту? — в руках Абдуллы уже военно-исторический роман.

   — Начнет читать — до утра просидит. Ругаюсь на него. Керосин совсем не бережет.

   Ухозяйки в доме свой уголок. Залавок, посудник, газовая плита, а чашек, тарелок, ложек, поварешек, сковородок — на взвод хватит. И каждому предмету свое место определено. Все на виду, все под рукой и в чистоте.

   Суховой аппарат Абдуллы включен, и от него на весь дом тонкий противный писк, как комар в палатке.

   — Абдулла, выключи ты его, надоел! — кричит жена. Ей хочется показать гостям, что и она в доме не муха на потолке. И уже нам: — Вот так пищит целыми днями. Я ему — выключи, выключи, а он — хочу, говорит, тебя слышать.

   Абдулла на сей раз ее не слышит. С интересом разглядывает цифровой фотоаппарат в моих руках.

   — Пленка тридцать шесть кадров? У меня был «Зенит».

   Влючаю экранчик. Абдулла дивится мгновенным снимкам.

   — Чего только вам не делают, паразиты! Мне новый аппарат в прошлом году дали, и тоже визжит. Где хороший купить?

   Рссаживаемся чаевничать за небольшой стол у окна. Хозяйка хлопочет, угощает. Прошу Абдуллу вспомнить стихотворение про русалку (в прошлом году не записал), достаю диктофон. Абдулла смотрит искоса на штуковину, потом на меня.

   — Шпион?

   Ве хохочем. И уже неторопясь, на распев:

   — На Южном Урале,

   где леса и горы,

   Нд рекой Белой

   дед построил дом свой.

   (Здесь никого нет, кроме меня.)

   Тт леса безлюдные,

   звери ходят дикие,

   Н ветках высоких елей

   качаются лешие.

   Тт красивый мир большой,

   Зесь тишина и покой,

   Вкруг пышные леса,

   Жви и радуйся, душа!

   — Вот так ходит, смотрит и начинает сочинять.

   Пимечаю, что Фануза одобряет его творчество.

   — Байсакалово всем нравится, а жить никто не хочет. Говорят, здесь света нет, а сами придут — и в черных очках ходят. Тама, в городе, мильон человек, кого солнце осветит, а тут только двое, солнце на двоих. — У Абдуллы своя философия жизни. С ней невозможно не согласиться.

   Нм всем интересно, как Абдулла ладит со зверьем.

   — Волки совсем его не боятся, в свою семью принимают. Волки с коровами вместе ходят. Медвежонок приходил к нам. Телят мы поили молоком из корыта. Медвежонку тоже захотелось молока, наверное. Прибежит, быстренько выпьет вместе с телятами, а мать вон там, на горке, ждала его. Телята не боятся его, привыкли. Вырос уже, наверное, сейчас не видать.

   Абдулла жену не слышит и ведет свой рассказ.

   — У меня был друг, Николай Григорьевич. Он первый зажег атомный костер. Этот, как фамилия-то, атомщик. С Курчатовым он работал. Он любил природу, зимой и летом ходил ко мне. Только недостаток был у него — ноги отказывали, и старуха контролировала его. Я ему стишок сочинил. Он переписал и детям в Москву отправил.

   — А как Абдулла пенсию получает, привозят?

   — Ходит. В Учалы ходит, потом с Учалов в Уразово. Он в двенадцать часов ночи выходит на лыжах. В шесть утра садится в автобус, едет в город. Этим же автобусом возвращается. И на лыжах обратно. В четыре-пять утра дома.

   — Представляешь, сутки в дороге, туда и обратно шестьдесят километров ночью по лесу. Это как нам в Индонезию съездить.

   — А сколько лет Абдулле?

   — Двадцать шестого декабря восемьдесят будет.

   — А как он ориентируется ночью?

   — А он дорогу знает. Буран заметет, он все знает. И все звери его знают.

   — Кушай, не стесняйся. Если ты мне спасибо скажешь, у моей коровы больше молока будет, — угощает нас Абдулла.

   — Абдулла, а крест там, в лесу, откуда?

   — Туристы приходили, пьянствовали, а проснулись — один в раю.

   — Абдулла совсем не пьет, а я уже давн… — и тут хозяйка осеклась.

   Н этого было достаточно, чтобы взгляд отметил на ее лице следы иной жизни, до Байсакалово.

   — А правда, про вас кино снимали? Учалы показывали по телевидению?

   — Весной снимали, ко Дню Победы. Сказали еще из «НТВ» приедут. Потому, что наше кино второе место по России заняло.

   Фнуза что-то на своем языке стала говорить Абдулле. Несколько слов были понятны «телевизор», «кино». Абдулла смотрел в окно отвлеченно и ни слова в ответ.

   — Он не любит, когда его хвалят. Вообще не любит.

   Пмять у Абдуллы крепкая. Служил он на Камчатке. И за чаем выдал нам всю военную тайну про батареи, что стояли во Владивостоке, на острове Русском. Ну, конечно же, полувековой давности. Рассказывал Абдулла, как пытался пчел развести, какие травы он собирает, что помогает ему быть здоровым, откуда силы берет, как готовит золотой корень. А если предстоит долгий путь или тяжелая работа, то разводит жирным бульоном курт и пьет. (Курт — это молочный продукт.) Утверждал, что курт всегда пил их национальный герой Салават Юлаев. Оттого сильный был и смелый.

   Нм же оставалось только удивляться житейской мудрости отшельника Абдуллы. Двадцать лет живет он вдали от людей, в глухой стороне у истоков Белой. Нам и в этот раз трудно было понять, как можно здесь жить, надеясь только на Бога и свои силы. На те, что он, Бог, дает. Наверное, жить надо в согласии с божьим миром, быть у Господа на виду. Муравьев у муравейника масса, а один на листочке — все разглядишь: и усики, и лапки. Сколько людей сгинуло в тайге. Ему обессилившему ночью под мотоциклом кто-то же послал спасителей? Абдулла и сам до сих пор не может осознать, почему остался жив.

   Пощаясь, опять спрашиваем: «Чего привезти в следующий раз? Муки, чая, «Спид-инфо»… Газет жена Абдуллы уже не заказывает.

   — Может, есть, какие-то теплые ненужные вещи? Вы их все равно выбрасываете. Абдулла сам их перешивает, одежду мне и себе шьет.

   Ккие же мы недогадливые! Уже подъезжая к дому, один из нас в раздумье произнес:

   — Живет отшельником, но живет для людей.

   — Как это?

   — Сколько раз ты в Байсакалово ездил? Зачем? Три рыбешки поймать? А посмотри на Фанузу. Она про городскую жизнь даже вспоминать не хочет.

   Хлода в ту зиму для отшельников на Белой были немалым испытанием. Там, у Иремеля, было за пятьдесят. Какие же мы недогадливые! Это я про одежду. Кому-то она греет тело, а кому-то — душу.

   Байсакалово. Богатый старец.