Втот год жаркий выдался июль, засушливый, без единого дождичка. А как август начал торопить его, он и спохватился. Охнул, ахнул громовыми раскатами и обрушил проливной дождь на землю. А потом небо затянуло серыми тучами. Много дней кряду затяжной дождь мыл крыши, асфальт, то вдруг ударяя по стеклу крупными каплями, то зябко обдавая мелкой водяной пылью.

   Была уже середина августа, но все еще мокли на приколе лодки. Плюхались в лужи, взрываясь мелкими фонтанчиками, капли с тополя.

   Ссед недовольно вздыхал: «Ишь, разошелся. Все сено сгноит. У него, видишь ли, план по осадкам горит, а нам забота: знай теперь вороши кошенину». Мне тоже было жаль труды на покосе. Впервые в тот год косил.

   Првая в жизни страда запомнилась до мелочей. Ночевали на сеновале. Проснулся рано. Петухи горланили чуть не в каждом дворе. Андрей, сын соседа, спал, уткнувшись лицом в прошлогоднее, но еще сохранившее аромат трав зеленое сено. Поворочавшись, я так и не смог уснуть снова. Где-то в сене шуршала мышь. В дырочку от выпавшего сучка заглянула краснобокая луна. В щелки сеновала было видно, как тускнели и гасли под утро звезды, как там, на востоке, появилась полоска рассвета. Во дворе под теплыми струйками звонко зазвенело ведерко. Кот прибежал следом за хозяйкой и, непрерывно мурлыча, терпеливо ждал утренней порции парного молока. Буренка стояла полусонная и, опустив голову, лениво пережевывала что-то во рту. Хозяин бренчал ключами, протирал и чистил свечу у мотоцикла, готовил транспорт к дороге. Пес, гоняя по двору кур, стряхивал сон и беспрестанно гремел цепью. Крестьянский двор просыпался, внося в мир свои звуки.

   Пкосы — разноцветье трав и море ромашек. Мурава стояла высокая, того и гляди, ливнем иль ветром вот-вот уронит ее. Успеть надо скосить. Только что на мотоциклах мы пылили по городским улицам, а тут впору надевать сапоги. Придорожные кусты, паутина брызжут спелой росой. Вот и наша поляна. Она крепко спит, укрывшись дымком теплого утреннего тумана. Андрей не впервой страдует. Как отец, идет краем поляны, так же по-хозяйски оглядывает покос, мнет в руках длинные сочные травинки, растирает семена, нюхает. Чувствую приятный аромат какой-то травы. Андрей поясняет: душица.

   «Зень-зень» — заплясал за соседним леском молоточек. Этот звук не спутать ни с чем.

   — Слышь, косы отбивают. Сейчас и тебе литовку направим, острие будет как бритва. С того года отдыхала, гляди, как притупилась.

   Ссед ловко пристроил косу к наковаленке на пеньке, достал молоточек, смочил водой и легонько ударами стал оттягивать кромку острия. Потом взял ее и подошел ко мне.

   — А ну, покажи, где у тебя пуп.

   Яудивленно (острие будет как бритва) и несмело задрал рубаху. Пуп был на месте. Сосед развязал ручку на черенке, вертикально приставил косу к животу, а ручку установил на уровне пупка и накрепко затянул ее бечевкой. Потом взял шпагат, замерил расстояние сначала от ручки до пятки косы, затем от ручки до ее носка.

   — Вот это расстояние должно быть одинаково, запомни. Ну а если сила и сноровка есть, можно увеличить его у носка на палец-два. Тогда у литовки захват будет больше. А ну, сам попробуй, настрой инструмент. В жизни все сгодится. А точить литовку следует вот так.

   «Вжик-вжик» — прошелся бруском по острию сосед. Легко взмахнул и оставил за собой первый прокос. На нетронутой поляне появился валок упавшей травы, рядом — полоска короткой щетинки.

   — Понял, как надо? На, осваивай крестьянскую науку, — и протянул мне удивительно простой на вид инструмент.

   Оец с сыном сноровисто, аккуратно, ряд к ряду укладывали тяжелую, уставшую стоять траву. А моей литовкой махал будто сам леший. Ему было жаль разнотравье, и он загонял ее чуть не до середины в землю. Коса отчего-то потом летала на бреющем, то вдруг извлекала из травы палки, сучья, то искрила на камне. К полудню лесовик, видно, сам приустал, но не сдался и напустил на меня рой лесной нечисти — мошек, слепней, комаров и оводов. Я, как мог, отбивался от них, а потом наконец сообразил, что махать бесполезно, только косьба, то есть движение всем телом, спасет меня от этих кровопивцев. Вот так благодаря соседу и этим зловредным насекомым я все же одолел деревенскую науку. Полосы уже не кривились и не были общипаны кое-как. Но гудела спина, налились тяжестью руки, хотелось плотно поесть и растянуться на свежескошенной траве, подремать в тени берез.

   «А я лягу-прилягу на широком покосе», — кто-то в голове напевал мне, опьяневшему от сытного обеда, и я, уткнувшись в охапку свежескошенной травы, захрапел в тени.

   Ксить пришлось не раз и не два, а чуть не два десятка лет. Тот первый крестьянский урок в летнюю пору очень сгодился в годы перестройки и продуктового дефицита.