21 января исполнилось 105 лет со дня рождения Леонида Оболенского

   Чтоб духу не было!

   Првая моя встреча с ним произошла в редакции городской газеты. Мы столкнулись в коридоре. Он широко распахнул дверь и, разгоряченный разговором, стремительно вышел из кабинета редактора. Резво ступая по лестнице и жестикулируя, он продолжал что-то эмоционально говорить. Мимолетный взгляд в глаза — и образ незнакомца, как фотография, уже впечатался в сознание. Подтянутый, на шее бабочка, живые карие глаза, седые усики, на лице паутинки времени — десятки мелких морщин. Следом из кабинета вылетел возбужденный словесной перепалкой грузный шеф. «Во-о-он, во-о-он, чтоб духу не было!» — гневно кричал он, спускаясь следом по ступенькам. Высокий худощавый незнакомец уже легко и быстро шагал по улице, а на первом этаже редактор громко выдавал вахтеру ценные указания: «Чтоб ноги этого предателя Родины больше не было здесь». Вахтер молча выслушал все, что предназначалось тому, уходящему. Он не говоря ни слова кивал головой, а когда шеф выпустил пар и тяжело поднялся в свой кабинет, спросил:

   — Ты знаешь, кто это был? — и тут же добавил, — Оболенский. Второй раз в редакцию зашел — и вот, видишь…

   Соило только Оболенскому обосноваться в городе, как в инстанции уже начала стекаться нелестная информация. Однако с восторгом, как о кладезе знаний, говорили о нем фотолюбители машгородка. Что преподаватель ВГИКа, кинорежиссер, что он перебрался в наш город из Челябинска, что до этого работал на областном телевидении, что в «Прометее» начал руководить киностудией очень интересный, с непростым прошлым человек.

   ВВеликую Отечественную войну Оболенский ушел ополченцем на фронт. Попал в плен. Там его отправили на принудительные работы, что позже органами НКВД было квалифицировано как «работа на фашистов». Трижды бежал из фашистского плена. Но только в последний раз побег удался, после долгих скитаний оказался в Молдавии, где его, больного, подобрали монахи. Он стал иноком Лаврентием и был в монастыре до октября 45-го. За якобы сотрудничество с немецкими оккупантами был осужден на 10 лет лагерей. Негативный шлейф клейма «враг народа» тянулся за ним всюду. В тень этого шлейфа попадали люди, не бравшие во внимание нравоучения партийных органов и воспринимавшие Оболенского как человека энциклопедического образования и многогранных дарований. Леонидыч, так по-свойски величали его друзья и знакомые, обладал удивительным даром обаяния, огромной мощности биополем, притягательной силе которого сегодня поражались бы экстрасенсы.

   Хранитель времени

   Водном из фильмов Оболенский сыграл старика, коллекционирующего настенные часы. В кадре их было множество — разных размеров, форм. Все это тикало, звенело, куковало, и было ощущение, что седовласый старец, ухаживающий за этими часовыми механизмами, — настоящий хранитель времени. А по сути, Оболенский сыграл сам себя, ибо он и был его хранителем. В нем сконцентрировалась, казалось, целая эпоха.

   Нзаурядный чечеточник в московском театре, гибкий эксцентрический актер в фильме «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков». Ближайший сотрудник Льва Кулешова, «совративший» в кинематограф Сергея Эйзенштейна. Умелец, который первым привез из Германии звуковую аппаратуру для нашего кино и стал первым советским звукооператором. Который танцевал с Марлен Дитрих. Который на склоне лет сыграл еще десятка два ролей в кино и получил в Монте-Карло «Золотую нимфу».

   Нет, нет, он искренен

   Онажды на челябинском вокзале Бог послал Леонида Леонидовича мне в попутчики. Под стук колес два с половиной часа университетских лекций по истории, литературе, композиции, операторскому искусству и просто человеческим отношениям потрясли и… не запомнились. Но направили к какому-то своему видению мира. Слова шефа «предатель Родины…» не выходили из головы, и вдруг, как прозрение, они обозначились колоссальным сомнением, и это несмотря на то, что редактор имел солидный вес в обществе и был почитаем мной просто как человек. Душа возмущалась и противилась видеть в элегантном, удивительно благородном собеседнике изменника Родины. В сознании после встречи не утихало противоборство: предатель, но зачем для меня, юнца, его такое «лицедейство»? Неужели он так вошел в придуманную себе пожизненную роль? Нет, нет, он искренен. Глаза. В них нет ухищрения. А как же лагеря, и срок за что?..

   Сто экземпляров

   Нше, можно сказать личное, общение с Леонидом Леонидовичем Оболенским, как ни странно, продолжилось после его кончины. Общением стала книга. Точнее, дневниковые записи Леонидыча и его письма к последней жене Ирине. Они обретали вид книги на маленьком пузатом экранчике компьютера, который незадолго до этого появился в доме, на столе у дочери. Она осваивала программы и с удовольствием согласилась помочь в подготовке книги.

   Чрез полгода книга вышла в свет, но свет не увидел ее. Тираж — сто экземпляров на всю Россию. «Тема для импровизации» сразу стала редчайшим изданием. С обложки — пристальный взгляд старческих глаз. Знакомых, обычно радостных и притягательных…

   Кига — экран. Кадры — страницы. Герой и актер — Оболенский. Монологи, письма, рисунки. В книге россыпи глубоких раздумий о жизни и смерти, о любви и вечности... Мудрость, как луч в темном зале, пронзает всю книгу.

   Сраницы. Их всего двести десять, размером в тетрадный лист, в сто экземпляров… В который раз перелистываю их.

   «Первая встреча с кинематографом — 1918 год. Я учусь в гимназии и художественном училище. Колчака еще в Перми нет. Отец рекомендует меня в губернскую комиссию по празднованию первой годовщины Октября. К нам приезжает человек с киноаппаратом, который я вижу впервые. Мне говорят: «Вот тебе автомобиль, вози, показывай, что снимать. Наша группа состояла из двух человек — я был и сценаристом, и режиссером. Или мне показалось, что был. Но кое-что про кино я понял. Потом мне помогали понимать Кулешов, Пудовкин, Барнет…»

   «Живет старик. Он живет один. Утром встает рано, «делает день», приводит в порядок жилище и себя. Идет в «Комету» и в булочную, чтобы купить что-нибудь поесть. Ему навстречу идут люди. Они уже узнают его, здороваются с ним, улыбаются. А он улыбается в ответ…»

   «Бог создал нас счастливыми, а потом отнял счастье и прогнал от себя. Нелогично? Наверно, не знал, что, отняв счастье, он пробудил в нас сострадание к тому, кто в горе. То, что логично, — сострадание друг к другу. И он признался в ошибке и заплакал».

   «Потребность отдавать любовь, ласку, заботу, себя рождается более сложными струнами души. Поэтому эта потребность более «счастливоносна». От себя зависит! Вот почему отдавание любви и есть созидание счастья».

   «Никто не уговорит меня, что счастье съедобно, как сладкий пирог. Воздушный, но съедобный. Нет, тысячу раз нет! Счастье — это когда я могу поделиться с кем-нибудь моим, неповторимым миром, отдать эту частицу. А если не возьмут? Ну и пусть! Радостно отдать».

   Сдьба испытывала его, и он становился мудрее. Ломали — не ломался, унижали, а он делался только выше. И все вокруг освещал.

   И снова «Дело № …»

   Впоследние годы жизни Оболенский опять был в опале. На него, переступившего порог старости, вновь было возбуждено уголовное дело как на предателя.

   Шстьдесят лет, целая человеческая жизнь, длилось дело «изменника Родины» Л. Л. Оболенского. Но как чудо с небес! Свершилось!!! В деле год назад поставлена точка. Напомним, коммунисты Челябинска заново обвинили давно ушедшего в мир иной народного артиста России, режиссера и педагога, нашего соотечественника в предательстве, в измене Родине.

   18 октября 2005 года из Уголовной коллегии высшей судебной палаты Республики Молдова был получен документ. Из него следует: во-первых, дело Л. Л. Оболенского прекращено за отсутствием состава преступления, во-вторых, он полностью реабилитирован. Кроме того, российские прокуроры выяснили: в архивах немецкой разведки нет никаких данных о сотрудничестве Оболенского с фашистами, о чем утверждалось в материалах следственного дела.

   ...Прах Оболенского упокоен в миасской земле.

   Уодим мы без возвращенья

   Вглубины памяти страны,

   Иъятые из обращенья,

   Кк золотой запас казны.

    (М. Львов).

   Идеологическое сито

   Вт цитата из январского письма в редакцию современного краеведа. Критикуя окончание моей публикации о В. В. Морозове («МР» от 4 января 2007 года), он призывает: «Бывшее надо просеять через строгое идеологическое (да, идеологическое!) сито, чтобы отобрать здоровые зерна для настоящего и будущего… Надо целенаправленно мыслить, вырабатывать и договариваться об оптимальной идеологии народа и народов. И как можно скорее и правильнее: мир стремительно изменяется! Непросто, безумно сложно договориться, а надо».

    А ведь сито уже было. Гитлер пестовал арийскую расу. Огромное, во всю страну Советов идеологическое сито под названием Гулаг было у нас. Просеивали не только «бывшее», просеивали творение Божье — людей. Вознося свою идею, пропалывали народы. Твердых, крепких, стойких убеждениями, сильных духом — в отвал. Податливых — для строительства коммунизма. Фундамент без бутового камня? Новейшая история.

   Ооленского, познавшего идеологическое давление, давно нет рядом с нами, а мысли Леонидыча о целостности мировосприятия как нельзя кстати. «У Гегеля: «Истина — это целое». Это чувство пропорций. Знание, что у всего есть свое место. В отличии большого и малого. И связи вещей и явлений. Лишенный культуры, вернее, очищенный от нее человек, которого в идеале видели Руссо и Толстой, полагая, что он «природен» и естественен, на деле совершенно иной: он не естественен. Ибо природа, живое — все весьма сложно. Просто — только схемы».

    «Моисей дал нам закон, чего нельзя делать: убивать, воровать, врать, предавать, прелюбодействовать… А Христос дал нам благодать. Вы попробуйте любить друг друга, тогда вы не будете ни убивать, ни воровать, ни предавать — ничего этого не будет, если вы будете любить ближнего своего как самого себя».

   Н это ли главная идея на земле? Не ее ли имел в виду наш краевед и мой критик?

   Смягчать сердца человеческие

   Н вернемся к книге Оболенского.

   «— Я беглый пленный, сейчас постриженный монах по имени Лаврентий.

   — А кто по профессии?

   — Художник, артист, режиссер, звукооператор и т. д.

   — Это прекрасно! Вот что, в монастырь ты больше не возвращайся. Тебе я даю послушание и благословение архиерейское. Как художник, ты должен в своем искусстве смягчать человеческие сердца. И это твое послушание. Ибо сердца стали каменными. А сочувствие — это первый шаг к потеплению, и ты поможешь Христу нести его Крест.

   Яне знаю, разразится ли «катаклизм», — это вне меня. Но я знаю твердо, что если он разразится, то ты уцелеешь. Потому что уцелеют «призванные». «Призванные» поверят в себя и в силы, которые их сохранили, чтобы жить. Это им начинать снова!

   Иты — иже с ними».

   Вту первую встречу я был не с ним. В тот день я получил наглядный урок истории. Идеология спустила с лесенок эпоху. Но Жизнь учит.

    «Глобус глубоко болен. Вспыхивают гнойники. Не заживают раны. Угроза самоистребления. Чума! Она не пройдет, не угаснет от заклинаний. Кто-то прячется в изоляцию (у Камю), а кто-то заглушает душу барабанным боем и порно. И цинизмом предельным! Так вот, самое главное — не растеряться. Собой остаться. Не бежать в панике за всеми — с напуганным стадом баранов. Распознать — кто же пугает? Зачем? Кто и зачем отнимает у души культуру, а у сердца любовь и веру?»

   А по силе ли нам противостоять этому, нести возложенный на нас Крест? Живем, а значит, несем!