Четвертое состояние

   Сучилось как-то оказаться в Тургояке, на берегу озера, откуда до местной церкви минут пять неторопливым шагом. День был особенный. По православному календарю Крещеньем значился. Десятки людей, и стар и млад, с бидончиками, ведерками и даже с молочными флягами и бутылями вереницей шли к озеру.

   Пдумалось: там, на озере, знать, прорубь пробили. На твоих глазах вера возрождается, а ты из машины любопытствуешь, выйди, не упусти случая, приобщись к православию, нехристь. Поди ж ты, что-то и во мне просыпаться начало, заворочалось.

   Сустился к озеру. Стайка ребятишек обгоняя бежала по наторенной дорожке. Метров за пять до ледяного креста детвора замерла, притихла. За ночь крещенский морозец выдолбленную накануне прорубь затянул ледком. Наутро пришли люди, разбили ледяной панцирь и, перекрестясь, начали наполнять освященной водой загодя припасенную для этого дня посуду.

   Тудно представить, но получалось, что я стоял на льду озера со святой водой. Странное какое-то было чувство. Наконец решился приблизиться к ледяному оконцу. Зачем-то заглянул туда, как рыбак, потом нагнулся, зачерпнул ладонью озерной водицы. Хотел было поднести ко рту, сделать глоток, другой. Может, на вкус удастся ощутить ее святость, да в пригоршне разглядел капельку воска. Как зернышко пшеницы, плавало оно на ладони.

   Пчему-то вспомнилась занятная история, что случилась в нашем классе на уроке физики. Мы тогда свойства воды проходили.

   — Сейчас проверим, какие состояния воды вы знаете, — начала урок простывшим голосом физичка. Ангина часто мучила ее.

   — Парообразное.

   — Правильно, но только газообразное.

   — Жидкое.

   — Твердое, — наперебой отвечали мы. А когда замолчали, мальчишка впереди меня поднял руку.

   — Хочешь что-то добавить?

   — Да, но это состояние бывает у воды только зимой, — тихо произнес он.

   — Ну, говори, дополняй, — видя его нерешительность, подбадривала учительница.

   — Это состояние… — он еще раз помолчал несколько секунд и ляпнул (другого не скажешь), — это состояние — святое.

   — Как святое?

   Касс сообразил быстрее и взорвался хохотом. Мальчишка был из семьи верующих. Он-то душой чувствовал это четвертое состояние воды. Класс не смолкал. Маленький нательный крестик на шее раба Божьего стал неимоверно тяжел. Закрыв лицо руками, он опустился за парту, отвернулся к окну. Юные атеисты хохотали. Класс гудел. Учительница, пытаясь угомонить ребят, заговорила о хитрых попах, серебряных крестах, о способности воды воспринимать ионы серебра.

   Н следующий день он подошел ко мне. Я хохотал вчера, наверное, громче всех.

   — Давай на спор, что учителка до конца года не заболеет, а по физике ни у кого двоек не будет.

    И добавил:

   — За год.

   — Ты что, перед ее уроками молитвы читать будешь? — съехидничал я.

   — Нет, скоро Крещенье. Бабка святой воды принесет. Вот увидишь.

   — Ну, давай, на спор. Выйдет по-твоему — считай, что этот ножичек-складешок твой.

   Кк-то спустя месяц, я уж про спор забыл, он подозвал меня к учительскому столу. Достал пузырек, перекрестился, откупорил его, часть содержимого вылил в чернильницу-непроливайку, а остальным обрызгал шаль физички. До конца года, как ни старался я проветривать класс перед уроком, физичка так и не захворала. Похоже, ей это даже на пользу пошло: закалку получила. У двоечников стояли ну очень жидкие тройки. В непроливайке разбавленных чернил хватило почти до летних каникул. А проспоренный складешок он так и не взял.

   Вспоминания исчезли, как вода сквозь пальцы утекла. На ладони осталось зернышко воска. Как это там, в притче про сеятеля: «...И упали те зерна...»

   — Сынок, ты что ж это без посуды? — старушка явно и, похоже, уже не первый раз обращалась ко мне.

   — Да я, бабушка, так... ополосну лицо...

   — На вот, возьми баночку, я ее надежно укупорила, не прольется. Бери, бери, ныне не засмеют. Держи да исполни, как посоветую.

   Врнувшись домой, сделал, как помнил, бабкин наказ. Прошел не один год с того дня. Честно скажу: не все было хорошо да гладко. Лихо тоже было. Слава Богу, обошлось. Даже лихо в пользу обратилось. Бабкину склянку нынче я уж на видное место поставил. Завтра Крещенье Господне, большой православный праздник.

   Н Святой Руси, пожалуй, самый древний. И, как показала новейшая история, неискоренимый. Теплая нынче зима, и крепких крещенских морозов не предвидится. Желающих окунуться в проруби ой сколько будет!!! А кто в сомнении, нырнуть аль нет, погадать в крещенский вечерок еще не поздно.

   Пробуждение

   Кк-то близкие надумали окреститься и не где-то, а в селе Вознесенке, в соборе Вознесения Господня, что стоит в долине у горных хребтов более сотни лет. Они уверяли, что там сохранилось все как прежде: алтарь, книги, даже иконы, чтимые и животворящие, что служба там идет регулярно по выходным и православным праздникам, что прихожан немного, не будет толкотни и нервозности. Право выбора дано человеку, и выбор сделан. В морозное воскресное утро, задолго до рассвета, мы отправились в путь.

   Чо только не всплывет в памяти под монотонный гул машины. Вот и эта картинка возникла так явственно, будто вновь оказался я в вагоне электрички рядом с двумя женщинами и стал невольным свидетелем их разговора.

   — Вчера чуть крестик не потеряла. Аж дурно стало.

   — Золотой?

   — Что ты, откуда у меня золото? Нам с Настюхой на хлеб только и хватает.

   — И стоило так убиваться?

   — Может, благодаря ему жить сейчас нормально начала.

   — Ты что, в Бога веришь? Давно ли такой стала?

   — Не я, а мы с Настей. Ей восьмой месяц. Я за нее молюсь. Совсем недавно окрестила. Болела все. Иконку покажу, а она к ней ручонки так и тянет.

   Мй-то жених как узнал, что я беременна, на вахтовый метод перевелся, а после совсем исчез. Родила я свою кроху в слезах горечи и обиды. Ночью Настя проснется, разревется — перепеленать надо, а у меня самой подушку хоть выжимай. Первые месяцы она почти в весе не прибавляла: у меня молоко пропадать стало. Извелась бы совсем. Да бабка соседка помогла — ты, говорит, умой дочку святой водой да в церковь сходи помолись. А как я пойду, ежели некрещеная? Тебе, говорит, жить, ты и думай. Долго не решалась, а потом как-то разом осмелилась. Стою в церкви и все о Настюхе думаю. Домой пришла с крестиком на груди, стала Настю кормить, а ей крестик понравился, все ручонкой старается ухватить его — не получается. Раньше бы в слезы, а тут, наоборот, гляжу, заулыбалась. После этого Настю и окрестила. Веришь нет, когда священник поднял ее из купели и в руки подает, вдруг почувствовала, что дитя мне — дар Божий.

   Ябыл изумлен услышанным. Атеистическое сознание противилось: во заливает. А сердце нет: может, действительно все так и было, может, ей, случайной попутчице, суждено через страдания в вере окрепнуть?

   З поворотом из-за холма засветился купол храма, а потом и он сам, ослепительно белый, в центре долины среди почерневших кровель старинного русского села. Внезапно мотор заглох. Километра два осталось. Хоть пешком иди. Отчего, почему? Накануне все проверил. Вышел из машины, поднял капот — все в порядке. Но не заводится же. Руки зябнут. Мороз за двадцать. «Господи, помоги. Мы же в храм Твой спешим», — сам того не сознавая, я, нехристь, вдруг обратился к Богу. Уверяй меня в чудесах — не поверил бы, но тут взгляд сам собой пробежал по проводкам. В спайке от многолетней вибрации медные жилки переломились, и провод еле держался на изоляции. Иной раз полдня уйдет, пока такое найдешь. А тут все само собой вышло. Минутное дело, ожила машина.

   Маморное крыльцо, позади кованая ограда храма, высокие двери. Рука сама тянется к шапке. Под сводом идет служба, горят лампады, свечи. Несколько местных старушек усердно молятся. В храме впервые, разглядываю стены, иконы, купол. С икон, с росписей глядят святые мученики. В годы атеизма в них кидали камни, стреляли из ружей, били ломами, кирками, жгли огнем. Мученики глядят без укора. Почудилось, в их глазах только один вопрос: «Зачем ты здесь?»

   Кестить стали не сразу, готовили утварь, грели воду. Не зная, как обратиться, подошел к священнику спросить позволения на съемку.

   Кждый щелчок фотоаппарата под куполом многократно умножался. Косые, неодобрительные взгляды прихожан. Сделал несколько снимков близких. Придется убрать аппарат, но вдруг почувствовал: надо снимать. Где? Кого? Что? Лица у всех какие-то замкнутые, взгляд, углубленный в себя. Им сейчас трижды предстоит отречься от сатаны. Вижу, не всем легко это будет. За плечами каждого из оглашенных годы и даже десятки прожитых лет. Без Бога в душе. Но что же снимать?

   Д вот же он, с краю, меньше всех, самый что ни на есть деревенский Филиппок. Озорной, но тут притихший мальчуган, большие ясные глаза, расстегнутое пальто, джинсы на вырост, в руке веревочка, на ней блестит крестик. Теперь я не сводил с него глаз, снимал и снимал. Через него я ощутил таинство крещенья. Вдруг явственно почувствовал теплые пригоршни святой воды, что стекали с головы ему за шиворот, прикосновение кисточки с миррой, удивительное благоухание чего-то... А главное, в те минуты вместе с ним был по-детски счастлив.

   Яне знаю ни имени малыша, ни фамилии. Суть не в этом. Через два с лишним года я вновь приехал в Вознесенку, чтобы, как этот притихший озорник, опустить руки в купель. Ибо «... ходите, пока есть Свет, чтобы не объяла вас тьма, а ходящий во тьме не знает, куда идет...» (от Иоанна, гл. 12, ст. 35).