Писать об усопших, с одной стороны, проще, чем о живых. С другой стороны, любое писание об усопших накладывает на пишущего определенную ответственность — писать приходится с точки зрения вечности. Поэтому эти заметки о покойном отце Анатолии — не воспоминания и не панегирик, а просто дань благодарной памяти человеку, ставшему одним из первых наставников на дороге к Храму.

   ...Отчетливо помню нашу первую встречу, неторопливую беседу на кладбищенской тропинке, батюшку в старомодном синем плаще и фетровой шляпе, его слова на прощание: «Желаю вам всегда быть добрым христианином». Потом Господь привел не просто встретиться еще раз, а на протяжении нескольких лет быть сотрудником отца Анатолия, ближе узнать и понять этого человека. Сейчас, по прошествии почти восьми лет со дня его кончины, главное впечатление, вынесенное от общения с ним, — неторопливая, спокойная мудрость пожилого русского провинциального священника, его всегдашняя готовность ободрить унывающих, поддержать ослабевших, поделиться с нуждающимися своим твердым упованием.

   Оец Анатолий не был безгрешным человеком. Но судить пастыря — повторять хамов грех. Главное — он до конца нес свой крест и по мере своих сил помогал нести его своей пастве. Он умел привносить в приходскую жизнь ощущение какого-то ровного тепла, поистине отцовской опоры и доброго совета. На исповеди это раскрывалось в полной мере — его отцовское снисхождение к кающемуся и искреннее желание наставить на путь правый.

   Поповеди отца Анатолия тоже отличались непоколебимой верой в милосердие Божие, ровным и спокойным теплом. Он любил почти каждую проповедь заканчивать словами: «...и будем детьми Отца нашего Небесного. Аминь». Видимо, ему самому было очень присуще это ощущение Бога в первую очередь как милосердного Отца, покрывающего Своей безмерной любовью весь человеческий род.

   Автокатастрофа, в которую он попал года за три-четыре до смерти, стала для батюшки серьезным испытанием. Первое время врачи затруднялись сказать определенно, сможет ли он снова встать перед Престолом, будет ли еще служить. Приходя навестить его домой, мы видели его смиренное отношение к постигшей беде и снова — каменное упование на милость Божию, не волнующееся никакими человеческими соображениями. Спустя несколько месяцев можно было вновь увидеть отца Анатолия, спешащего по узенькой кладбищенской тропинке на всенощную или к Литургии чуть переваливающейся походкой, опирающегося на деревянную палочку. Он продолжил свое служение, только позволял себе во время службы присаживаться чаще обычного. Было заметно, что предстояние во время Богослужения дается ему нелегко — подризник после службы всегда был мокрым от пота. Но внешне было все то же — ровность, внутренняя тишина, заботливость.

   О мог быть, конечно, разным — порой гневался, иногда с какой-то русской лукавинкой шутил, мог и поворчать. За богослужением всегда поминал своих родителей — воина Константина и Елену, архипастырей, с которыми в разные годы ему довелось служить, особо — митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, у которого учился в семинарском прошлом и которого почитал.

   О был в городе первым священником, который после вынужденного молчания Церкви стал беседовать с газетчиками, помогать детскому приюту, поздравлять горожан с престольным праздником старейшего храма — Свято-Троицкого, который, конечно, любил, и около стен которого упокоился. Наверное, он радуется сейчас, видя, как преобразился наш храм.

   Могие после его кончины видели его во сне — то наводящим порядок в алтаре храма, то косящим траву на храмовой площади, то исповедующим прихожан. Господь дал ему жизнь труженика на ниве Христовой — им он остается и поныне.

   Уокой, Господи, душу усопшего раба Твоего протоиерея Анатолия. Помним.