К 90-летию Никольского

   Егений Васильевич Никольский (17.03.1917, г. Великий Новгород — 12.03.78, г. Миасс), художник, педагог. Заниматься живописью начал в изостудии Челябинского тракторного завода под руководством А. П. Сабурова. В 1941 г. добровольцем ушел на фронт. Получил тяжелое ранение, демобилизован.

   Оончил художественное училище в Самарканде (1947 г.). Учился на художественных курсах в Москве.

   С1948 г. жил и работал в Миассе, на протяжении 30 лет преподавал в изостудии города.

   Онователь и руководитель изостудии ДК автомобилестроителей, которой в 1975 г. присвоено звание народной, в настоящее время носит имя Никольского.

   Нибольшего успеха достиг в написании акварели.

   С1948 г. организатор и участник ежегодных городских художественных выставок.

   С1949 г. участник областных, зональных, всероссийских художественных выставок.

   Поизведения художника находятся в музеях Миасса, Челябинска и во многих частных собраниях в России и за рубежом.

   Пследние минуты жизни провел вместе со своими учениками в лесу на этюдах. (Миасс. Энциклопедический словарь).

   Поблекли цвета на ватмане

   Н знаю, что иногда тянуло меня в эти светлые, уютные комнаты изостудии Дворца культуры автомобилестроителей. Рисовать я не умел, да и особого желания заниматься этим видом творчества не испытывал. Может, как фотографу, были интересны постановки натюрмортов в рисовальном зале, может, уже готовые этюды знакомых окраин, которые как долгожданному гостю с удовольствием показывал руководитель изостудии. Но сейчас, спустя годы, я понял, что самым важным и необходимым для меня было общение с человеком, по-отечески со вниманием относившимся к моим будничным проблемам. Этот свой светлый дар Евгений Васильевич Никольский, наверное, чувствовал и, как волшебник, умело, по-доброму пользовался им.

   Дти автозаводцев, да и взрослые шли в изостудию с огромным желанием. Каждый выходной они отправлялись в окрестные леса на этюды. Однажды побывавшего в этих вылазках через месяц-другой вновь тянуло с шумной компанией то к поселку Лесному, то на Тургоякский разъезд. Рассказами и этюдами Евгений Васильевич заинтересовал и нас. Договорились пойти через пару недель, в выходной. Каково же было мое удивление, когда вместо многоголосой толпы студийцев мы на старом вокзале встретили только его одного. В фетровой, опаленной солнцем, полинявшей от дождей шляпе, в грубой штормовке, в резиновых с брезентовыми голенищами сапогах, он ждал нас на перроне. Как ни странно, но взглядом я никак не мог отыскать в его багаже этюдника.

   — Евгений Васильевич, где же ребята? — изумленно спросили мы.

   — У нас каникулы, — он добродушно улыбнулся.

   Тлько спустя годы я осознал, каким удивительным качеством обладал этот человек. Согласитесь, так неукоснительно держать слово, выполнить обещанное бывает иногда очень нелегко.

   Пошло тридцать лет, а тот день я помню как вчерашний. Солнечный, обычный апрельский, для нас он превратился в день познания весны. Вот шумит на изгибе ручей, в тени — островок зернистого снега, чуть в стороне на бугорке проклюнулся подснежник, рядом еще один, дальше их желто, как разбежавшихся цыплят. В ручонке у дочери появился такой же. Как даме сердца цветок ей подарил художник. Она топотала с ним всю дорогу.

   Внашем доме есть акварель Никольского — «Родники», написанная в один из таких походов у поселка Лесного. Поблекли цвета на ватмане. Тот апрельский день, подаренный нам Евгением Васильевичем, наоборот, с каждым годом насыщается красками, неся в себе тонкие оттенки познания человеческой души.

   Большое видится на расстоянии.

   Искра творчества

   Взле дома на табурете сидит дед. Густая седая борода почти до пояса. Мускулистые, с крупными жилами руки лежат на коленях. Крепкие пальцы смяли картуз и немного подрагивают. Дед сидит прямо и торжественно. Он волнуется. За свои восемьдесят лет, привыкший к нелегкому крестьянскому труду, он впервые занят сегодня очень непростым делом: дед позирует. Напротив расположились два художника. Старшему — лет двадцать, второй года на три помладше.

   Вчернее солнце жаркого августовского дня колоритно освещает старика. Золотистое, слегка приглушенное предзакатной дымкой, оно играет в бороде и таких же густых бровях. Тонкий лучик забрался в усы. Кажется, что он щекочет старику нос и тот вот-вот чихнет, громко, от души, будто сыпанул в ладонь табачку лишку. Но дед терпит все неудобства. С него рисуют сразу два портрета. Это вам... Вот то-то и оно.

   — Василий, я отлично помню тот вечер из детства. Случаем, не ты ли был одним из художников? — задаю вопрос соседу.

   Вся был пятым ребенком в семье пожарного Афанасия Ковригина. Чтобы как-то прокормить семерых детей, отец в свободное от дежурств время кустарил, делал немудреную, но необходимую в быту мебель, иногда плотничал. Братьям приходилось пилить и строгать заготовки, попеременке крутить огромное колесо самодельного токарного станка. Отец искусно вытачивал украшения на комоды, буфеты... Не оставался в стороне и Вася, но, когда выдавался часок-другой, он погружался в мир цветных карандашей и красок. Променять на них готов был все. Эх, знать бы тогда, что рисование — его призвание и никуда от него не деться...

   — Припоминаю... Это, должно быть, мы с Юрой. Он курсовую готовил, а мне, мне бы только с красками повозиться.

   Юий Сидоров, кстати, тоже сосед, после семилетки с первого захода поступил в Пензенское художественное училище. Рисовал грамотно, талантливо. Своей страстью к рисованию увлек Василия. Приворожил. Вместе они не раз бывали на этюдах. Рисовали и последний снег, и золото осени.

   — В Московский заочный университет искусств я поступил сразу на второй курс обучения после школы рабочей молодежи, — продолжает художник. — Через четыре года получил диплом, и сразу же — в Ленинград, в академию художеств. Срезался на первом собеседовании.

   Тм, в академии, Василий кое-как с чужой помощью нашел в огромной кипе свои конкурсные работы, спустился к Неве, посидел у воды, отобрал штуки четыре. А остальные мелкими обрывками по Неве и пустил. Обидно было. Вернувшись домой, сложил все рисовальные принадлежности в коробку и — подальше на чердак, с глаз долой. Работал он в то время в автотехникуме, а дома столярничал. Как отец, делал соседям кому рамы, кому умывальник или буфет. Бывало, приходили с заказами на телеги, сани. Вспоминал отцовское ремесло, и получался к сроку добротный транспорт крестьянину. К краскам вообще не прикасался года три. Пока талант неожиданно вновь не дал о себе знать. Пробился он, как росток сквозь асфальт, живо пошел в рост и раскрылся.

   — Не помню, с кем и как оказался я в изостудии у Никольского. А там в одной комнате — гипсовые модели, в другой — натюрморты, а в третьей голова пошла кругом — завораживающий запах масляных красок. С Евгением Васильевичем в тот день разговор у нас получился долгим, задушевным. Благодаря ему я как художник уверовал в свои силы. Расставаясь, понял: судьбу не спрячешь в дальний угол. С неделю, как одержимый, после работы перебирал краски, отмывал кисти, затачивал карандаши — вновь разгорался вкус к творчеству. В тот же год поступил в Нижнетагильский государственный институт на отделение художественной графики. Учился заочно. Диплом защитил, соединив свое и отцовское, по теме «Скульптура по дереву».

   Хдожник по призванию, Василий Афанасьевич всю жизнь трудился на преподавательских должностях. Хромота, инвалидность заставляли искать место работы поближе. После перевода автотехникума в центральную часть, где преподавал черчение, стал работать во вспомогательной школе, учил мальчишек столярничать. Преподавательской работой он дорожил еще и по той причине, что длительные летние отпуска давали возможность накапливать этюдный материал. В один из таких отпусков его «сгомонил» на Байкал приятель — художник Иван Федорович Калабух, выпускник того же института.

   — Санька, сын, кашеварил нам, — показывая байкальские этюды, наброски, рассказывает сосед, — а мы с Иваном рисовали без устали. Прекрасная погода, чудо-озеро с изумительной водой определили тот настрой, который удалось потом передать в серии картин о Байкале.

   Пстоянный участник городских художественных выставок, В. А. Ковригин однажды отважился на персональный отчет. Выставил 63 работы. По отзывам, да и сам автор так считает, наиболее удались картины «Бухта Загли», «Шторм на Байкале», «Сплав леса по Селенге».

   Вуютной комнатке соседского дома среди красок, кистей, альбомов, картин и уймы этюдов мы засиделись допоздна. Художник показывал то один набросок, то другой. Рассказом уводил то к острову Ольхон, что на Байкале, то по знакомой тропке (на рисунке) к Ильменскому болоту...

   Н этюдах — знакомые до боли места. На одном — вечернее солнце отбрасывает от каменистой гряды длинные тени, на свету золотом горят березы, ими любуется народившийся месяц, а даль, пестря осенними красками, исчезает в дымке. На другом — край леса, копна сена, пересохший ручей. Обычный пейзаж, но глаз не оторвать.

   Кк много теряем мы, не желая ничего замечать, кроме своих житейских проблем. Но кто-то находит в себе силы быть выше их, создавая и творя прекрасное. Не в этом ли суть таланта? Почувствовать и уловить искру творчества в своей душе, уверовать в свои силы без доброго наставника, учителя, друга ой как не просто.