«Самоходом» по тайге

   — Николай Афанасьевич, как вы сбежали из ссылки?

   — Слушайте дальше. Я заболел сыпным тифом. С высокой температурой меня отвезли в Самарово и поместили в больницу. Привезенные вместе со мной, но заболевшие на день раньше, умерли, а мне суждено было выжить. Из больницы меня направили в местный детский дом. Там я узнал, что нашу семью (отец к тому времени освободился и добровольно приехал в Сибирь, став тут снова бесправным) перевезли неизвестно куда. В детдоме кормили плохо. Воспитанники умирали один за другим. И тогда я решил сбежать: пешком добраться до Тобольска, потом так же — в Тюмень, а оттуда поездами — до Миасса, где жила моя старшая сестра, избежавшая ссылки. Сказал — сделал.

   — Труден был путь?

   — Не то слово. Смертельно опасен. Однажды в пургу наверняка замерз бы на дороге, если бы не проезжал по ней деревенский мужик на санях. В другой раз, сбившись с пути из-за сильного бурана, остался на ночь в лесу. Чтоб не замерзнуть, ходил вокруг могучего кедра. Но под утро сон сморил. И точно бы окоченел, если бы не толкнул меня носом медведь. По его следу шел охотник, и это спасло меня уже от косолапого. Я порядком обморозился, временно потерял зрение. Но, отлежавшись в сельской больнице, вопреки уговорам врачей продолжил путь.

   Чрез некоторое время я был в Челябинске. Оттуда — также поездом в – Миасс.

   Ударная юность

   — Тут ваша жизнь обрела спокойное русло?

   — Не сразу. Как к сыну раскулаченного, ко мне относились недоверчиво. Пока не устроился в Миасский лесхоз вздымщиком — собирать смолу, или живицу, как мы ее называли. Оттого что не вернули в ссылку, старался работать за двоих и вскоре стал передовиком. Даже направили на слет, проходивший в Свердловске, посадили в президиуме, наградили новым костюмом, дали премию.

   О непосильной работы заболели ноги. Не мог передвигаться даже на костылях. Сказалось и «путешествие» по Сибири: весной переходил вброд холодные речки и ручьи. Стал я в полном смысле инвалидом.

   Уе смирился с незавидной участью, но помог случай. Вернее, местная знахарка. Сделала спирто-табачный настой, парила мои ноги в печи, пока не почувствовал, как закололо в суставах. Вскоре встал на костыли, а еще через год был годен к строевой.

   Зкончил училище, стал шофером. В 39-м был призван в армию. Под Халхин-Голом контузило. В финскую сильно обморозился. Настолько, что потерял сознание. Очнулся в челябинском тыловом госпитале. После госпиталя работал на Тракторострое. И тут выбился в ударники. Был представлен к ордену Трудового Красного Знамени. Но когда при большом стечение народа нарком Гинзбург собирался вручить его мне, из зала крикнули: «Кулаков награждаете?». Гинзбург коробочку с наградой отложил в сторону.

   ВВеликую Отечественную воевать не довелось: эшелон с пополнением, в котором я находился, попал под бомбежку. И снова я — в госпитале в Челябинске. Потом комсомолом был направлен поднимать сельское хозяйство. Много лет проработал председателем сельсовета.

   Вместо послесловия

   — Словом, пришли в ту самую власть, которая в свое время несправедливо и непростительно обидела вашу семью...

   — Со своей семьей, вернувшейся из ссылки, я увиделся только после войны, спустя 15 лет. Не было младшей сестренки — умерла от тифа. Вспоминая те годы, когда лишали прав и отправляли на верную гибель тысячи крестьянских семей, не мог и теперь не могу утверждать, что это вина государства, а не «перегибщиков» наверху и на местах.

   Н стану спорить с Николаем Афанасьевичем. Тяжелые испытания, закалив характер, не изменили его сознания. Он был и остается человеком своего, советского времени. И человеком по-своему выдающимся. А закончить материал хочу тем, с чего начал, — с книг курганского профессора Александра Базарова. «Хотя крестьянская ссылка была подана чисто политической расправой с классовым врагом, — пишет он, — ее главной жертвой стало деревенское детство. В эшелонах и обозах, конвоируемых на Север лютой зимой тридцатого, около половины репрессированных были моложе шестнадцати лет».