Вю ночь шел снег. Снегопад всегда вызывал у Федора чувство легкой тревоги, ожидания перемен и щемящее любопытство к этим переменам. А перемен не предвиделось. Просто завтра надо вставать чуть свет и ехать за сеном с дядей Митей. Федор завел будильник и теперь стоял у окна и смотрел, как летят наискось неслышные теплые хлопья…

   * * *

   Н конюшне уже запрягали. Феня, веселая, в старом полушубке и мужской шапке, бросила в Федора снежком и закричала:

   – Проспал, работничек!..

   Фдор отряхнул воротник, вздохнул и пошел за лошадью. Он давно уже старался не замечать Феню и при встречах опускал глаза. Очень уж круглое и розовое у нее лицо, да и нос, пожалуй, чересчур любопытный.

   Соро подводы цепочкой двинулись из деревни. Под горкой, когда седая старая кобыла перешла на неровную рысь, в сани к Федору шлепнулся боком дядя Митя:

   – Красота-то какая, а! Скажи, чего ты в деревне застрял?

   Фдор прошлой осенью пришел из армии и остался в колхозе. Один сын у матери, у них хороший дом, мать умеет вести хозяйство, во дворе полно живности… Молодежи его возраста в деревне почти не было, и всех удивляло, как это Федор не поехал в город, а остался дома, в лесной деревне.

   – А чего бы мне не остаться? Другие ведь работают… Ты вот половину Европы прошел, а жить, небось, в Моховую приехал.

   – Война, – задумался дядя Митя. – Да-а, если бы не она, окаянная, дальше своего села так бы и не увидел ничего.

   – Нет худа без добра, – засмеялся Федор и тоже задумался.

   – Тебе учиться надо. В городах давно уже на лошадей, как на диковинку смотрят, а ты все хвосты крутишь. Под Оренбургом я видел, в совхозе сено возили. Смотрю, что за черт! Целый зарод по снегу едет. А это трактор зацепил его тросом и тащит к фермам.

   – Я и так учусь, дядя Митя. Заочно.

   – Это разве учеба? Так просто. Хоть бы в контору просился.

   Дрога запетляла в мелком подлеске. Стали сворачивать к стогам. Федор старался побольше взять навильник и, крякнув, рывком переносил его. Обернувшись и занеся вилы, он неожиданно увидел у самых ног пучок сухих осыпавшихся цветов, перевязанных узенькой ленточкой. Что-то теплое и большое толкнуло его. И сразу стало горячо и тесно в полушубке. Он воткнул вилы в острожье, снял рукавицы и попытался развязать ленточку. Узел был тугой, в мелких складках поблескивал лед. Ленточка местами поблекла. Лепестки сыпались, словно крылья бабочки. Лишь несколько разноцветных крапинок чудом уцелело, запутавшись между ломкими гранеными стеблями...

   ...Под ногами у Федора был уже не снег, пересыпанный сенной трухой, а мягкая, тяжелая от росы трава. В кустах стонала иволга, на реке визжали девчата и басовито смеялись парни. Лес дышал перегретой смолой.

   Фдор и Тамара облюбовали тень под кустом отцветающего шиповника. Даже во сне она умела выгодно выглядеть. На крутом бедре вздернулась юбка, и круглые колени источали тепло. Темные волосы плыли под рукой Федора. Ноги у него затекли, но он даже в мыслях боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее.

   Тмара приехала на каникулы к матери из города и сразу оценила Федора. Как-то сама собой пришла близость, и Федор гордился легкостью, с которой далась ему эта первая победа. Поначалу Тамара пугала его, пугала своей бесшабашностью. В обед они уходили от артельного шалаша, где маленькая речушка сливалась с другой, такой же. Тамара слышала и не слышала завистливый и осуждающий шепот за спиной и только коротко махала рукой да откровенно улыбалась Федору.

   Нчью ей приходила мысль искупаться, и Федор просил ее не кричать так громко, чтобы не тревожить уставших за день людей. Самому ему не хотелось лезть в холодную воду, он, похохатывая, неловко защищался от летящих брызг.

   Онажды Тамара появилась у шалаша не в старенькой кофточке и сатиновых брюках, а в ослепительном желтом платье с крупными черными горошинами. После обеда она хохотала, долго кружилась и была похожа на огромный живой цветок. Даже пожилые не могли оторвать от нее глаз. Девчата улыбались натянуто и криво. Феня толкнула в бок онемевшего Федора, ехидно подмигнула, спросила шепотом:

   – Приколдовала, небось?

   О даже не сообразил, что ответить.

   Всь тот вечер Федор чувствовал себя маленьким, слабым и неимоверно глупым. Он что-то бормотал, когда они остались одни, пробовал клясться в любви, неуклюже целовал ей руки и злился на себя. А Тамара усаживала его рядом с собой, мягко, по-кошачьи ворошила жесткие светло-русые волосы длинными прохладными пальцами и целовала в губы, целовала долго, по-бабьи, как она сама сказала. И тогда же вечером Федор стал казаться себе большим и сильным, самым красивым на свете.

   Кгда Федор поднимал ее на руки, она притворно вскрикивала и шептала, чтобы он остановился, отдохнул хоть немного.

   Фдор провожал Тамару через три дня, шел обратно пешком тридцать километров. Целую неделю он видел ее во сне, ждал письма и мысленно писал ей ответы, на каждый из которых не хватило бы и ученической тетради. Письма не было через неделю и через десять дней, через две недели и через месяц…

   Онажды, засыпая с надеждой увидеть ее во сне, Федор увидел девушку и стал догонять ее. А когда догнал, то очень близко увидел задорное круглое лицо Фени.

   …Федор глубоко вздохнул и отбросил цветы в сторону. Он отлично помнил эту ленточку, снятую Тамарой с коробки шоколадных конфет, купленных им в сельмаге.

   – Пусть все будет крепко, как этот узел, – сказала Тамара, перетягивая цветы голубой лентой.

   – Пусть, – тихо ответил он.

   Рзкий птичий крик заставил Федора вздрогнуть. Щеголеватая сорока нахально уселась на дядимитин воз и бесстыжими глаза уставилась на Федора. Он подобрал палку и с силой запустил в сороку. Та испуганно взмыла и исчезла за кустами. С дрожащих веток долго осыпался куржак.

   Пворачивая на дорогу, Федор еще раз увидел отпечаток в снегу, оставленный сухими цветами, и усмехнулся про себя.

   (печатается в сокращении).