Впрошлый раз, прощаясь с нами, Калугин сказал: «О моей жизни книгу писать можно». Рассказчик он прекрасный! И жизнь богата была на встречи, события. Да и память у него цепкая – не раз удивит то подробным повествованием о давно прочитанной книге, то детальным рассказом об истории, происшедшей десятки лет назад…

   Рсская гвардия (продолжение)

   Ее задолго до парада на Красной площади начиналась подготовка к нему. На танках, тягачах, танкетках накатывали мы по 1200 километров. И ходили они в это время только на 2-й передаче. Это сколь же мото-часов! Машина блестит, а сердце у ней – как у меня же! Потом их в сельское хозяйство списывали.

   УИсторического музея в день парада отчерчены были линии. Стояли два танка, канаты приготовлены, натянуты – не дай Господи, у какой машины на площади оборотов будет меньше или заглохнет! Мигом выдернут! Доходишь до тех линий. С одной стороны Исторического две машины идут и с другой две. Они должны сойтись так, чтобы вот от первой до последней нитку натяни – ровно было! Да. Это же такая страна! И потом показать ее мощь – это непросто!

   Кк доходишь до линии – раз, нажимаешь на педаль, и она уже идет, бедная, ровно. А сойдутся машины за музеем, там на трибунах стоят наши гости, наши представители. За Мавзолеем же – иностранные. Я ездил всегда на крайней справа. У меня в руке, значит, флажок, а тут автомат. Сидишь, смотришь… Ель там у стены была высокая.

   Вт я смотрю, как до ели доезжаем, поднимаю флажок и обратно за автомат. И все поворачивают головы к Мавзолею – приветствуют гостей, наше правительство. А как доходим до этих «фашистов» – голову прямо, нос кверху – вот им! Так-то вот! А в увольнение пойдем, так вьетнамцы, китайцы – офицеры уже, у нас в академии учились, а я-то сержант – далеко, метров за пять честь отдадут и проводят взглядом. Да. Посмотрели бы вы на нас в развернутом строю перед парадом… Это же богатыри стояли, витязи!

   Фстиваль тогда проводили молодежный. Съезжались отовсюду, а негры – я не знаю, видимо разболтанные люди, что ли – они к нашим девушкам приставали, ловили их. Так нас оденут в трико, тепло было – лето, и «патрулировать». Как увидим что-нибудь неладное, поймаешь этого негра, за ногу схватишь, загнешь – пой «Широка страна моя родная!». Ниче, лежит, поет! Ну, такие львы мы были!

   Вт пушка, сейчас «Шилкой» называется, три с половиной тонны. Расчет 6 человек, седьмой сержант. Так я за шкворневую лапу хватаю, а шестеро выкатывают. Вот такие люди были. Тогда страна после войны немного уже оклемалась и в первую очередь вооружала армию новым оружием. Автоматы Калашникова сверхсекретные были, не дай Господи, гильзу потерять. Потом карабины пошли… Нет, не каюсь я, что служил в отдельной части Резерва Главного командования.

   Змные диковины

   Псле армии на гидравлику вернулся. Работа знакомая – и раньше отвалы намывал. Струя калунит, бьет о борта разреза, размывает породу. А землесос гонит смесь воды, песка на промприбор. Золото и все тяжелое на резиновых ковриках оседает. В тех сполосках чего только не было!

   Иденьги попадались, очень старые – 1700-х годов. Встречались монеты, на которых герба еще нет, а был трон, две лисы сзади. Ну, а самая богатая земля на находки, пожалуй, за стадионом «Труд». Может, люди жили или путь какой-то проходил там? Много было денег, но по простоте душевной раздал. Отдал Шалагинову в музей. Пацаны, как подросли, очищать ящики стали, да и не ценили их тогда.

   Дньги, можно сказать, не самое интересное. Вот наконечники стрел, копья! А раз вымыли маленькую ложечку – сантиметра 4 всего. Она медная, с одной стороны углубление небольшое, с другой – отверстие. Долго гадал – для че такая? А тут передача была «Что? Где? Когда?», смотрю, принесли им такую же штуку и спрашивают: что такое? Не могли угадать. Оказывается, эта ложечка, чтобы чистить в ушах! А у какого народа наблюдалось, не помню.

   Кестиков находили много. Всяких крестиков – и оловянных, и каких только не было – кресты староверческие (сзади у них молитва), иконки-складни. Могилы размывает струей – и не заметишь. Может, кладбище какое или копь, или шахта? Около Устинова часто вымывались кости мамонтов. Как пойдут зеленоватые плиты в глине, где-то на глубине 1,5–2 метра, значит, будут кости. Ох, и огромные они! А зубы!.. В бедровой выемка – куда вставляется шаровая кость – так с таз человека.

   Онажды ночью стоял у монитора, смотрю, что-то белое летит лоскутами. Вся порода была одинаковая. А ночь она и есть ночь. Деревня-то недалеко, думаю, как бы кто не попал. Я бригадир уже – пошел посмотреть. Подхожу, беру – что такое, какие-то лоскутья? Много их уже нарвало струей-то. Поломал – мягко, нажал – вода бежит. Давай потихоньку монитором это место отмывать. Отмыл, смотрю – много его, площадь большая!

   Пшел на землесос, свояк там у меня работал. «Слушай, Павел, – говорю, – что-то вымыл, а не знаю, че. Пойдем, посмотрим». А там промеж двух известняковых валунов этим вот похожим на свиное сало все заполнено. Стали раздирать, так оно как от костей у селедки отрывается. Он говорит: «Ты хоть руками-то не бери, шут ее знает». А глубина приличная, на 19 метрах на песках. Пошел я директору Федорцу звонить. Объяснил Дмитрию Никифоровичу дело. Он в ответ: «Не троньте и продолжайте работать. Но это место не размывайте».

   Уром приехали из Свердловска ученые люди. Рубили, толсто там было. Ну, а мы еще до них брус вырубили. Поделили, значит, потом решили сварить. Нарезали, воробышкам бросили – они хватают, но не едят. Сваренное – покраснело. Собаке дали – понюхает, отойдет. Любопытные были – всяк испробовали, но в рот не брали. Боялись. Ученые полные рюкзаки натолкали этого «чуда». Нам не сказали ничего. У Федорца потом спрашивал. Горное сало, говорит. А что за сало? Вырубая его, свояк, чтобы удобнее было, ногой придавил, так жидкость из него сквозь кирзовые сапоги прошла!

    Да, за 22 года чего только не было! И инструменты старые вымывали. Люди-то ведь работали здесь испокон века. И топоры, и лес, рубленный ими – тогда пил, похоже, еще не имелось. У 15-й плотины, когда прорезали ее, оказалось, что мыли там золото давно. В реке деревянные срубы нашли. Их рубили «на поддув». Выкачивали воду машинами. Мы их тоже вымывали – огромное деревянное колесо, переборки на нем, как на мельничном. От него коленчатый вал. Ставили это все на сруб. Колесо, вал крутятся, дергается шатун – вода из сруба откачивается. Так прямо из русла и брали речной песок. Золотишко мыли.

   «Орлы боевые…»

   Псле войны на Пригородном тоже диво было – драгу сквозь скалы провели. А узкое то место! Это где село Устиново. Там выработали разрез, а ниже по реке Миасс у Горбатого моста огромный золотоносный полигон нетронутый. Промеж них известковые скалы, крутой поворот… Ученые говорят – не пройдет, разбирать надо. На драге работал Суханов Константин Иванович. Вот он и говорит: я проведу. А с одним глазом был! Ну, посовещались, померили и решили проводить по скалам, железной дороги еще не было.

   А драга, как она шагает? Впереди у нее ковш ходит, а сзади две сваи – тяжелые, низ у них острый. Вот она на одну сваю встает, застопорила ее и так по дуге поворачивает. И черпаками породу вычерпывает на глубину понтона. Она же плавающая. Как этот забой закончит, ставит другую сваю, а ту поднимает. Поворачивает и опять по дуге. Поэтому кучи дражные полукругом.

   Вт этот ход и надо было просчитать. Мало провести, еще и золото собрать! Подъем этих свай сложен. Несколько раз провести эту операцию в скальном участке! И он сумел рассчитать все до сантиметра. Вывел драгу… И это с одним глазом! А когда подросла молодежь, стали говорить Константину Ивановичу, что инвалид, не положено на драге работать. Не дали доработать до пенсии.

   А в 50-х годах у дороги, что на Иремельскую плотину, гидравлику поставили, золото мыть начали. И вот ведь – черепа стали вымывать да не один, не два… Из-под струи во все стороны летят. Ну, кому приятно?! И до этого вымывали, но такого… Отказались мужики работать. Так и бросили.

   Явот думаю, во время революции сражение здесь большое происходило – казаки и миасские воевали. Как мост через реку проедешь, на горке, где очистная, братская могила раньше была. Я ее хорошо помню, мы с отцом часто там ездили. Стоял деревянный памятник, красивый, со звездой вверху. На нем надпись: «Спите, орлы боевые, вы заслужили покой». В том же месте, где гидравлика работала, может, казаков схоронили? Недалеко от него дом брошенный стоял, яблони росли, черемуха. Кого ни спрашивал о нем, никто не знал, даже тогда уже. Жестокое время было. Брат брата убивал.

   Лсь-волк

   Ндели две его пасли. Он во время гона быков поддавал – матерый, немолодой уже. Но самое главное, два отростка рога вперед у него, как шилы. Лось ведь как гуляет? В природе нет насилия. Она живет по своим законам, нам бы так жить!

    Осенью каждый самец метит себе место, где-то с полгектара – копает ямки, туда мочится, ложится и катается. И потом ходит, о деревья трется – территорию занял, стоит. Утром и вечером кричит, далеко слышно. Которая самка в охоте, она сама приходит. А этот «гусь», делать ему участок нет желания – он яровитый, все время готовый, не может ждать – услышит, кричит лось, он туда. Если его там не отметелят, то запорет быка.

   Н Лысой горе у Мелентьевки, смотрю, лежит бык. Я знал, у него там отстой – это так называется. Пока был егерем, лосей-то всех примечал. Подхожу, а у него два отверстия в боку. Позвонил в охотинспекцию, Иванов тогда Павел Иванович был председателем. Приехала комиссия, говорят: выстрелы были. А Костя Кулешов, охотовед: ну-ка, вырубай то место. Вырубили – пуль нет! У него печень разорвана. В чем дело? И насквозь прострела нету. Загадка какая-то!

   Птом на Чашковке та же история. Лесники сказали – это лось. Он, подлец такой, всех разогнал. Все время бегом, от него пар идет, мокрый весь… Решили, что надо убрать. Специально пасли его, загоны устраивали. Вышел он тогда на номер правее меня. Смотрю, идет рысью на Баркова, тот у дороги в кювете. А там три березки тонюсенькие. Ну, думаю, что будет…Барков сидит, ружье поднял, а не стреляет – 80 метров, далековато. Потом 40, 30… не стреляет. Я уж хотел встать – бух, выстрел. Попал в позвоночник. Лось кубарем и почти вплотную к нему. Рогом тем в землю воткнулся.

   Мдвежатко

   ВОктябрьскую младший сын со снохой покататься поехали в сторону Морскалов. Я знал, что там медведица с тремя медвежатами залегла на зиму. И, видимо, одного она выкинула. Так бывает – не может прокормить трех. Стал он бродяжничать, а сын увидал след и за ним. Смелый был парень. Догнал медвежонка, снял штормовку, схватил, закрутил и в люльку, в багажник мотоцикла.

   Пиезжают из леса и говорят: «Ты, батя, распустил зверей своих. Вот, подбери!». Открываю, а оттуда лапа такая! Ну, я его за шиворот, кусается, гад! Худой, ростом с собачонку – когда родятся, всего-то с 400 грамм бывают. Бабка творогом его откармливать, молоком поить, вареньем малиновым. Посадили на цепь. Оказалась самочка. «Татьяной» назвали в честь снохи.

   Кк положено, в охотхозяйство сообщил – не берут. А у нас же кто только не жил! И волчата… Вот тут на кухне сидели. Начну бриться, бритва электрическая визжит. Ну и они: у-у-у. Внук Сережа, маленький еще был, сядет рядом и тоже воет. Здорово научился – не отличишь. Сейчас вырос, а повторить уже не может.

   Нсчет медвежонка потом из Челябинска звонили – говорят, нужен в цирке. Вот мы с Костей Кулешовым и повезли. Когда сдавали, стали показывать нам животных. Лошади там интересные были… По ним черные яблоки, как нарисованные. Красивые кони! Я, значит, походил, посмотрел, потом палец помуслякал и по этому яблоку… А тот, который водил нас: «Ты что делаешь?»

   – Так накрашено?

   – Да нет! Вот мужик, вот мужик! Это же алтайской породы кони.