«Война — слишком страшная и грязная штука,

   чтобы восхищаться ею... В аду радостей быть не может»

   /Из книги Л. Бруевой «Цена победы»/

   Нкануне Дня Победы в редакцию пришла пожилая женщина, назвалась Валентиной Максимовной и тихо сказала: «Хочу рассказать о нас, детях войны...» Скромная,

   приветливая, а в глазах – неизбывная боль и горечь тех далеких лет...

   Нлегкие судьбы достались детям военного времени: не вернувшиеся с фронта отцы, изнуренные непосильной работой матери, скитания, голод, холод. Кто-то хранит скупые обрывки воспоминаний, кто-то – старую фотографию, а у большинства нет и этой малости – только нерастраченная любовь к молодым, рано погибшим отцам да горькая память о своем сиротском детстве.

   Ве, что пришлось пережить им – это тоже страшная правда о войне...

   «Где его нет – там тихо...»

   Н маленьком казахском полустанке встретились двое: восемнадцатилетняя Дуся, истопник в местном сельхозтехникуме, и ее ровесник, курсант Максим. Дня два спустя парень сказал: «Приду сватать, жди!»

   – Сидят со сватами, – начала свой долгий рассказ Валентина Максимовна. – Выпили, а невеста и говорит: «Чего расселись? Домой идите, поздно уже!» Сваты только головами покачали...

   Тк и начали жить. Балагур был папка, весельчак, душа компании, пел, в самодеятельности участвовал. Мама говорила: «Где его нет – там тихо...»

   Оин за другим родились четверо детишек. Папу забрали было на военную службу, но он сказался больным и вернулся: «Соскучился, сил нет!»

   «Будем начинать жить!..»

   Пред самой войной жить стали хорошо. Папа работал стрелочником на железной дороге, маму на работу не пускал: «Сиди! Придет время – плакать будешь!» Почему он так говорил, не знаю. То ли предчувствовал что...

   Пмню, положит меня на колени, покачивает, а сам плачет. Это как-то особенно отложилось в памяти, хоть и маленькая я была. Ничего не говорил, а слезы все текли и текли. Прощался со мной, наверное...

   Вначале июня привез из Москвы много подарков, особенно маме: темно-синюю кофту, строченую, с пуговицами, пальто демисезонное мышастого цвета, две шали шелковые с кистями...

   «Будем начинать жить!» – сказал. И тут – война...

   «Дети с голоду помрут...»

   ...Папу забрали в числе первых. А маму мы дома почти не видели. Если пол помыт, рубашонки наши постиранные висят, баланда сварена – значит, мама приходила.

   Посилась она на железную дорогу, папу заменить хотела, но начальник отказал: «У нас военное положение. Если будешь тут работать, дети с голоду помрут!» Стала работать поденно: заливала воду в паровозы, вычищала шлак, разгружала кирпич, лес наравне с мужчинами.

   «На четверых –одни валенки...»

   Ммка все свои куртки и пальто перешила нам. По железной дороге ходила автолавка, мануфактуру продавала. Но, как говорится, у кого в семье мужики, у того и власть. Те всегда возьмут, а нам – что останется.

   ...На четверых – одни валенки. Кто быстрее утром вскочит, тот и наденет. Превосходство, конечно, было у старшего брата.

   О уже учиться пошел, а мне тоже хотелось. Жили при школе, дверь из нашей комнаты прямо в класс выходила. Дадут звонок на урок. Тихонечко дверь открою, на лавку сяду и слушаю. Думаю, никто меня не замечает. И так с месяц, наверное, сидела, пока учительница маме не сказала: «Пусть уж законно ходит, в журнал ее запишу...»

   Вт так и пошла в школу в четыре года. А в пять вовсю уже читала. Ухитрялась у старшего брата книжку утащить. Они в те годы на вес золота были. Он выпросит у кого-нибудь, принесет, спрячет, а я подгляжу, до-стану и читаю... Всякие книжки были – и «Курочка Ряба», и «Фрегат «Паллада»...

   «Жив буду – писать буду...»

   Ппкины письма с фронта приходили нечасто. Одно помню до сих пор. В начале марта 1944 года, аккурат накануне своей гибели, он писал: «Сейчас глубокая ночь. Кто спит, а большинство пишут письма. Пишу вам и я. Так мне тяжело, душа болит, места себе не нахожу. На рассвете будет очень и очень тяжелый бой. Жив буду – писать буду. Если не будет меня, прости и прощай. Целую» И тут же просит маму: «Так соскучился за тобой, за детьми, что уже жизни себе не представляю. Вышли фото».

   Н знаю, где мамка фотографа нашла: молодой человек лет 35-ти, в военной форме, с наградами, на костылях, валенки серые и красные галоши, из камеры автомобильной склеенные...

   Оослали фото отцу. И скорехонько это письмо обратно вернулось с надписью: «Адресат выбыл»...

   «Морозы стояли лютые...»

   Пка отец живой был, к нам еще относились более или менее. А как погиб, все враз переменилось. Безотцовщина!

   Кму-то понадобилась наша комната, стали нас выживать. А куда нам деться? Построить не из чего. Даже если ставить саманный дом, где соломы взять? Казахстан – это же голая степь, ни кустика, ни деревца.

   Кк назло морозы в те зимы лютые стояли, под сорок градусов. Метели мели страшные: утром выглянешь в окно – даже трубы не видать, все замело.

   Мжики, подростки подкарауливали состав: пока он водой на станции заправляется, сбрасывают с платформы уголь. Милиция гоняла, конечно. Мы тоже схватим ведро и бежим – вдруг достанется что-нибудь? Тогда старший братишка в печку уголь засыплет – хоть немного погреемся.

   «Молока нам не доставалось...»

   Пред войной было у нас две коровы – Майка и Буренка. Буренка ходила в упряжке, какое с нее молоко? Такая же голодная, как мы. А у Майки молоко жирное, вкусное. Правда, нам ничего не доставалось – все до капельки забирал молокозавод, а потом по избам обрат развозили.

   Сйчас никто бы не стал его пить, а нам он таким лакомством казался! Знакомый дядька плеснет в ведерко, сами пьем и друзей напоим. Это когда мамы нет.

   Ели мамка дома была, то делала творог, катала шарики и посылала продавать к поезду. Однажды проезжий взял у меня такой шарик, съел, а потом сказал: «Мне не понравилось!» И уехал. Рассказала я маме, как меня обманули, она только рукой махнула: «Бог с ним!»

   «Лепешки – камень да земля...»

   ...Помню, мама пошла на выборы и встала в очередь, чтобы получить 100 грамм хлебушка. К весам подошла, а ей говорят: «Вы не наша работница!» И не дали. Так она плакала! Тяжело вспоминать эти годы...

   Кк-то принесла с работы горсть проса, мы его на каменной мельнице смололи вручную. Одному не под силу, а вдвоем-втроем хорошо получалось. Мама лепешки спекла, да только их есть невозможно – сплошной камень да земля...

   В47-м году в магазин привезли муку и давали по килограмму в одни руки. Мамка тогда сдобную лепешку испекла... Это был самый настоящий хлеб, я его впервые попробовала...

   «Они малолетки еще!..»

   Зкончила я второй класс (пять лет было), стали гонять нас на прополку пшеницы. Пшеница большая, а осот и того больше. Колючий, за землю цепко держится. Силенок не хватает, чтобы с корнем его выдрать – голодные мы. Руки исцарапанные, исколотые, в занозах.

   Ввосемь лет пошли с подружкой на элеватор работать. Лопата для разгрузки зерна на взрослого мужика рассчитана, а мы хватаем, сколько сможем, и стараемся кинуть подальше, чтобы под колеса машины не бежало. Машина четырехтонная, бортовая. Накидаем полную, и пока другая подходит – отдыхаем.

   Рдом две девки замужние работали: мы свою машину выгружаем – они свою, наравне идем. Потом подгонять нас начали, сами с парнями хихикают. Хорошо, шофер заступился: «Они же малолетки еще!»

   ...Вот так и жили. В субботу мамка закатит в дом девятиведерную бочку, наполнит водой да бросит туда раскаленный кусок железа. И по очереди в этой бочке плещемся. Бани-то не было...

   Мленькое пальтишко или фуфаечку скрутишь туго, веревочкой перевяжешь – кукла получилась. Постарше стали – научились мячи делать. Корова весной линяет, обдерем с нее шерсть, мяч скатаем. В бок попадешь таким мячом – ребро сломаешь.

   «Не он – я должен был погибнуть!..»

   Кк война кончилась, пришел к нам домой парторг станции: «Дуська, пришел прощения у тебя просить...». У мамы глаза округлились: «Да не за что вроде...» – «Есть за что! Прости за пулю, которая досталась не мне, а Максиму твоему. Не он – я должен был погибнуть...» И рассказал, что в самом начале войны брали на фронт тех, кого не надо было специально готовить. В первый поток попали парторг и начальник станции. Тогда это большие шишки были! Доехали они до Омска и стали просить: «Оставьте нас дома!» Им говорят: «Найдете замену – оставим!» Ну, они и нашли – папку моего и соседа нашего...

   «Поняла, что это – папкин пот...»

   Хрошо помню день победы. Все пляшут, поют, плачут, свистят. Ой, что там было!..

   А мамка упала на кровать, заплакала. Потом матрац приподняла, вытащила папину рубаху и уткнулась в нее лицом... Позже я тайком достала ее и давай нюхать: поняла, что это папкин пот.

   Длго она у нас хранилась, пока старший брат в 10-й класс не пошел. Носить ему было нечего, мама рубашку выстирала и сыну отдала...