Хистос Воскрес! Опять с зарею

   Рдеет долгой ночи тень,

   Оять зажегся над землею

   Дя новой жизни новый день.

   Ее в синеющих долинах

   Пывут туманы… Но смотри:

   Уе горят на горных льдинах

   Лчи огнистые зари!

   Ои взойдут в красе желанной

   Ивозвестят с высот небес,

   Чо день настал обетованный,

   Чо Бог воистину воскрес!

    И. Бунин.

   Всна 1655 года… В благословенной Московии Вербное воскресение. В эту неделю в стольном граде совершалось шествие на «осляти» – необычное для нас всенародное зрелище смирения царя, великого государя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой Руссии самодержца. Патриарх, восседая на коне, олицетворял собой образ Христа. Москва же, как новый Иерусалим, встречала его «осанной». А царь пеший вел под уздцы белого Христого коня.

   И Успенского собора выносили украшенную вербу. За вербой – более тысячи отроков в белых одеждах с горящими свечами. За ними несли золотые хоругви и образа, шло священство в золоченных и цветных парчовых ризах, боярство. И снова отроки… в красных одеждах – пламенники. Пламенники сбрасывали с себя красные одеяния, расстилали их перед белым конем…

   ВСтрастную ночь, когда Спаситель умирал на Кресте, московский царь как бы принимал на себя Его земное служение, творил Его дело – шел к колодникам в темницы, разговаривал, прощал преступников. «Страстное» освобождение было вторым по счету после прощения во дни поста. Третья великая милость и освобождение совершалось на само Воскресение Христово, во Святую ночь.

   Кнчилась заутреня. Москва затихла в последние минуты перед Воскресенским перезвоном. Царское шествие – смиренное, пешее. В пасхальную ночь царь первым принесет в московские темницы весть: «Христос Воскрес! Воистину…!» – с тихим восторгом ответят ему заключенные. В эти мгновения и утверждалась навеки Святая Русь! В первый день Пасхи государь освобождал и миловал, одаривал нищих, обходил раненых и пленных. Такой милосердный обиход установился на Москве после смутных времен. И каждое деяние государя, по мере сил своих, повторял каждый московский человек.

   Вршиной мистического действа царского служения была Пасха. В этот день государь всюду сам, всюду его милость, свет, прощение. Колодников одаривал рубашками, портами, бараниной, ветчиной, кашами, пирогами с яйцами и мясом, вином, медом… За одну только заутреню государь жаловал Москве до сорока тысяч великоденских яиц… Пасха – радость воскрешения и оправдания жизни! Всюду пиры, игрища, качели. Ее радость донесена и до наших душ, и не пройдет от нас во все веки, покуда есть на свете русское имя.

   Мнуло почти 300 лет…

   «Еще бы я не вспомнил ее, эту единственную разрешенную на Соловках заутреню… Благовеста не было: последний колокол, уцелевший от разорения монастыря в 1921 году, был снят. Но задолго до полуночи вдоль стен, сложенных из валунов, мимо заснеженных башен потянулись к ветхой кладбищенской церкви вереницы серых теней. Попасть в саму церковь удалось немногим. Она не смогла вместить даже духовенство. Ведь его тогда томилось в заключении свыше 500 человек.

   Ве кладбище было покрыто людьми. Тишина. Истомленные души ловят доносящиеся из открытых врат церкви звуки священных песнопений, а по темному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы всполохов северного сияния. Грозным велением прогремело заклятие-возглас владыки Иллариона:

   – Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его!

   И широких врат, сверкая многоцветными огнями, выступил небывалый крестный ход. Семнадцать епископов, окруженных светильниками и факелами, более двухсот иереев и столько же монахов, а далее – нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы уносились к Христу Спасителю в эту дивную ночь.

   – Христос Воскресе!

   Нмногие услышали прозвучавшие в церкви слова Благой Вести, но все почувствовали их сердцем, и гулкой волной пронеслось по снежному безмолвию:

   – Воистину Воскресе!

   – Воистину Воскресе! – отдалось в тишине векового бора, перенеслось за нерушимые стены, к тем, кто, обессиленный страданием и болезнью, простерт на больничной койке, кто томится в смрадном подземелье. Крестным знамением осенили себя обреченные смерти в глухой тьме изолятора. Распухшие, побелевшие губы цинготных, кровоточа, прошептали слова обетованной Вечной Жизни… И рушились стены тюрьмы.

   – Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, – пели все, и старый, еле передвигающий ноги генерал, и гигант белорус, и те, кто забыл слова молитвы, и те, кто, может быть, поносил ее… Великой силой вечной, неугасимой Истины звучали они в эту ночь. – И сущим во гробах живот даровав!

   Рдость надежды вливалась в истомленные сердца. Не вечны, а временны страдания и плен. Умрем мы, но возродимся! Восстанет из пепла и великий монастырь – оплот Земли Русской. Воскреснет Русь, распятая за грехи мира, униженная и поруганная. Страданиями очистится она и воссияет светом Божьей правды.

   Инедаром, не по воле случая, стеклись сюда гонимые, обездоленные, вычеркнутые из жизни со всех концов великой страны. Они пришли и слились в едином устремлении в эту Святую ночь. Рухнули стены, разделявшие в прошлом петербургского сановника и калужского мужика, князя Рюриковича и Ивана Безродного. В пепле человеческой суетности, лжи и слепоты вспыхнули искры вечного, просветленного:

   – Христос Воскресе!

   Эа заутреня была единственной, отслуженной на Соловецкой каторге. Ее я не забуду никогда…».