Оа действительно впечатляла. Нет... поражала. Вопреки всем законам биологии сломленная лиственница не погибла, не осталась одиноким ущербным деревом, а дала отростки. Да не один, не два... Семь красивых, толстоватых уже в обхвате листвянок – и все из одного ствола! Оттуда, где прошел слом – на высоте четырех метров! И стоит в лесу в глухом уголке необычный семисвешник! Как в алтаре церковном...

   – Да, такого я еще не видела!

   – А я что говорил?!

   Клугин сзади, за спинами, но чувствуется, как радует его наше удивление, внимание к этому чуду природы.

   П правде говоря, не очень- то и хотелось ехать к какому-то дереву. Что мы не видели не-обычного в уральском лесу? И лиственницу на Ае у Веселовки. Помощнее и повыше будет. Чтобы обнять-обхватить ее ствол, надо четверым раскинуть руки. И так же как эту, не пощадила ее буря – сломала. Хотя до сих пор по весне зеленеют нижние ветви. И Верхне-Айскую листвянку на берегу водохранилища приметили... Ребром ладонь можно было спрятать в коре, трещинах-морщинах.

    Но здесь... здесь-то островок! Рядом с чудом-деревом еще две старые лиственницы. До самой земли склонили сухие, поросшие мохом, ветви. Трещат под ногой сучья. Полумрак, тишина... и тайна. Как же сохранился среди обычных для нас берез и сосен, похожих больше на поросль или чуть-чуть перешагнувших зрелый возраст, этот участочек прежней могучей уральской тайги? Благодаря дереву жизни? Провела рукой по стволу – шершава, запашиста кора ее.

   Птом уже в машине под шум мотора прислушалась к разговору Калугина с водителем. Достала тихонько диктофон, включила запись…

   Рсская гвардия

   – В моей жизни шесть парадов было...

   – Каких? По Красной площади?

   – А какие еще бывают? Под Новый 1958-й год вернулся домой. Четверо нас, кто служил в Москве: Тихонов из Смородинки, Николаев, вот я и Семенов с Известкового. Тихонова уже нет, и мы все инфаркт получили. Парады даром не даются. Это красивое зрелище, но страшное. Когда идут танки, летят самолеты, они же низко пролетают – волосы дыбом встают. В это время галки, все птицы поднимаются над Кремлем. Гвалт такой, шум! А потом столько людей... Когда маршируют по площади солдаты, даже кант на фуражке должен четко просматриваться от первого до последнего. Да, это зрелище красивое, но страшное...

   Был я на приеме в Кремле. Никита Сергеич тогда любил показывать русскую гвардию. К нам приезжали Уну с супругой Дом Яи (Уну – государственный деятель Вьетнама), Сукарно (президент Индонезии), Индира Ганди (премьер-министр Индии). Вот я их всех видел. А Сукарно даже руку пожимал. Тогда показательные учения проходили. Осень, грязь, а он в шинелишке. Худенький такой, засох. Шапку ему привезли, галоши – а большие они, с него слетают. Впереди офицер шел, нас предупреждал, что руку гостю только подержать.

   – Не давить, а то, наверное, там человек пятнадцать стоят?

   – 15... 370 стоят!

   – И он каждому?

   – Каждому пожимал руку. В Кремле Никита Сергеич везде ходил. При встрече он нас похлопывал по плечу. А меня вот... Я его задевал два раза, думал: ну, хлопни! – нет.

   – Сильно задевал, наверное, далеко отлетал.

   – Нет, мы были выучены.

   Рсская гвардия... А Калугин и в свои 70 с небольшим – плечист, крепок, статен. Давно приметила, на земле нашей есть племя, особый род высоких ростом людей, рассудительных в словах и основательных в делах. Они как будто и похожи друг на друга…

   Псле прохождения парада, не всех, а тех, кто на «отлично» прошел, приглашали в Кремль. Тебя привезут в Лефортово, в казарму. Разделся, оделся снова и в автобусы… и в Боровин-ские ворота. Там уже пешочком. Никита небольшой был ростом, где-то метр шестьдесят, не больше. Плотный такой. Жукова вот как тебя видел. Но, не знаю, не выдерживал я его взгляда.

   – Почему?

   – Он какой-то железный человек был, что ли? Тоже с Никитой одинакового роста, но плечист, будто статуя. И не видел я, чтобы он улыбался – всегда ровный, серьезный. Я как раз на дежурстве был, когда его сняли. Утром докладываю командиру дивизиона: так и так. А уж потом, часов в 12, сообщение пришло – сняли.

   – Что интересного еще помнишь с тех времен?

   – С тех времен, – усмехается Калугин… – Вот привезли меня отсюда из кустов. В парадный подъезд заходим, а я в болотных сапогах – в армию так и пошел, старенькие были. А там, значит, знамя дивизии Таманской, знамя полка 73-го и знамя дивизиона нашего – резерва Главного командования. А как заходишь – прямо две колонны, часовой стоит – первый пост. Когда завели, я подумал: во в Москве какие статуи, человек ровно – красота! Офицер стал проходить, часовой ему честь отдал, а я – вот это ладно, куда попал!

   Птом сам 36 раз там стоял. По часу на посту том. Дежурный по дивизии напротив сидит. Чуть что-нибудь сползло – выйдет из-за стола, поправит. Особенно это утром, когда приезжал командир дивизии – стоишь как штык!

   – Да, служба интересная, но незавидная, наверное?

   – Вот я не каюсь, что там служил. Во-первых, кормили нас, парадные войска ведь, как на убой. Самое страшное было – не съесть обед. Старшина сзади ходит, кричит: «Рядовой такой-то, почему не скушал. Завтра в медсанбат кишку глотать, желудок проверять». Вот так-то было. Ну и дисциплина, конечно, строгая. Но я посмотрел Москву, побывал в Кремле в Оружейной Палате, в Третьяковке, в Мавзолее.

   Впраздники привозили девчат с МГУ. Пели, танцевали, были викторины. На столах… чего только не было! Виноград лежит, так кисть килограмма на три – отборный. Угостить девушку надо? Надо суметь взять, предложить, самому покушать. Всему этому учили. Интересно было, но боязно все равно.

   Павная, мягкая речь у Васильича, необычная для нашего времени. Будто обкатаны круглые слова. Так и кажется, бежит по камушкам реченька, сказывает быль, не спеша …

   – Телевизор у нас стоял, КВН старенький – сломался. Я уж сержантом был, решили собрать деньги и купить «Рекорд», тогда первые появились. Деньги собрали, узнал командир дивизии, приказал раздать немедленно – нельзя. Комсомольское собрание созвали. Я там, значит, выступил, говорю: «Ну, нельзя самим купить, хорошо, а страна-то что дойная корова что ли: дай, дай! А мы, такие лбы, лежим тут, нас и накормят, и спать уложат, и охраняют еще! Раз нельзя собирать деньги, тогда надо заработать их. Страна сейчас на уборке урожая, а мы только проедаемся!»

   Уром меня в штаб. «Ну что, уралец, хорошо говоришь, посмотрим, как работать будешь. Вот майор Гаманюк, с ним поедете работу искать». Слушаюсь! А про себя думаю: вот это да! На Киевском вокзале нашли работу, разгружать вагоны. Я за старшего, привезли солдат, дали нам машины – и давай вкалывать. За три дня заработали телевизор, стабилизатор и кабель. Из тех денег купил я еще фанеры, кисти, лака, краски и багет.

   Пиехали, докладываю. «Ну, молодцы. Вот теперь в ленкомнате найдите место и поставьте его туда». Сколотили тумбу, а на телевизор я сделал железный ящик и замок – это где крутить. Командир дивизиона пришел, посмотрел и говорит: «Красиво, хорошо,… а замок зачем?». Я говорю: «Товарищ майор, всем охота покрутить, а ненадолго ведь…» – «Снять немедленно». Пришлось сдирать.

   Лдно, прошло дня три – опять вызывает командир. «Ленкомната большая у вас, но пустая. Сделайте так, чтобы там был боевой путь части. Подбери себе людей, которые смогут это изготовить». Подобрал и, удивительно ведь, ребята 18–20-ти лет, а какие уже мастера были! Это уникальные люди! Смастерили мы на четырех тумбах-колоннах карту боевого пути вверху, а портреты офицеров и солдат-отличников внизу. Фанеру полировали, покрыли лаком, затем краской под мрамор. Да так, что командир дивизии решил убедиться… стукнул легонько ногой – нет, пусто, не мрамор!

   Послужил еще месяца три, опять вызывают: «Давай принимай комсомольские дела, сержант Калугин». Я в ответ – так это же выборная должность? «Ну, завтра будет собрание – выберем». Вроде отказываюсь за незнанием… «Ничего, поможем». И вот выбрали меня, и полтора года был я секретарем комсомольской организации отдельной части Резерва Главного командования. Вот так, «из кустов» мужик…

   – А поднялся, как то дерево.

   Т дерево… Вообще-то цель нашего путешествия – посмотреть, где находится гора Кавелинская, где был когда-то богатый золотом Каскын. Владимир Васильевич, исходивший эту землю вдоль и поперек, и стал проводником нам. Да вот всколыхнулись вдруг воспоминания. Дорога на Каскын через Осьмушку… первый намытый своими руками отвал золотоносного песка, дом, где родился и рос, яма, что еще от дедова балагана осталась. Каменуха – низенький домик из дикого камня – а сколько напомнила! Здесь прошли счастливые годы. Здесь жизнь дарила тепло семейного очага, радость детских улыбок.

   Н реке Миасс у крутых известковых скал вспомнилось, как еще пацанами ловили пескарей, как трепетало сердчишко в темноте береговых гротов и узких щелей. А здесь, на пригорке, в голодный послевоенный год лежали с друзьями, корчась от боли. Не подрассчитали, объелись зерна из собранных на поле колосьев пшеничных. Ладно, мать беду почувствовала – нашла, запрягла лошадь, и дома уже отваживалась с ними.

   Пгост у Каскына… и непреходящая боль нежданных утрат! Бури над землею нашей, но не все дерева им под силу. А порою и сломленное даст оно росток, устремится к свету! Теплоту и жизненную силу не избыть из сердец крепких!