В1971 году меня пригласили работать в ОКС на должность начальника производственно-технического бюро. Наши встречи с Николаем Павловичем в тот период были довольно частыми. Он иногда сам заходил ко мне в кабинет, иногда приглашал к себе, и мы с ним разговаривали не только на производственные, но и на бытовые темы.

   Вт как-то раз он мне говорит: «Слушай, у тебя ведь двое ребят?» «Да», – отвечаю, – два пацана». «А ты их приведи ко мне, хочу на них посмотреть». Я не стал спрашивать, зачем, почему. Но после этого раза четыре или пять по выходным мы с женой и детьми ходили к Полетаевым домой в гости. Причем, еще дверь не успеет открыться, а уже чувствуется вкусный-вкусный запах из кухни – там Наталья Сергеевна, жена Полетаева, жарит пирожки с картошкой и капустой. Николай Павлович, как гора, встречает нас на пороге, затем берет детишек за руки и ведет на кухню: «Ну, что, будем садиться чай пить».

   Тм он детей расспросит, как дела в садике, как они родителей слушаются, что дома делают, как помогают, что любят. Обычно потом дети с женой оставались на кухне, а мы с Николаем Павловичем уходили в его кабинет. Это была комната, где он не только работал, но, по-видимому, и спал. Что меня там поражало, так это стеллажи по всем стенам, которые были заполнены подшивками газет. Одни были в папках, другие просто так лежали, но все были отсортированы четко по годам.

   А сам в это время принимался писать свои знаменитые ежедневные задания. Писал он их обычно карандашом, ручку признавал, но не любил и писал обязательно под копирку. Для 10-15 человек! Причем, эти задания не всегда умещались на одном листе, иногда были на двух или трех.

   Иогда во время таких встреч он начинал рассказывать о себе. Как дважды был на приеме у Сталина и оба раза не был уверен, что вернется назад – было это во время войны. Часто вспоминал о том, как начиналось строительство в Златоусте, как трудно было в войну.

   Нколай Павлович брался за глобальные вопросы – выбить, добыть, внушить, столкнуть лбами для решения какой-то важной задачи. Мне приходилось два или три раза встречаться с ним в нашем министерстве. В одну из таких поездок выхожу я из министерского кабинета чуть живой, так меня измотал чиновник (я приезжал «защищать» металл на следующий год). Смотрю, Николай Павлович стоит. «Ты чего, – спрашивает, – такой? Давай-ка отойдем в сторонку, расскажи, что случилось». Говорю: «Повычеркивали у меня все из заявки, из 500 наименований 400 убрали. А на каком основании? Я все бумаги привез, объяснил, показал, а он (киваю на кабинет): «Не буду разговаривать, и все!» Полетаев отправил меня в гостиницу, чтобы я успокоился, и назначил встречу на следующий день.

   Нзавтра мы действительно встретились, и я снова зашел в кабинет чиновника. Тот говорит: «Я тут вчера немного погорячился, давай показывай, что там у тебя по итоговым цифрам выходит». Я показал. Николай Павлович при этой встрече присутствовал, но ничего не говорил, а только смотрел, будет ли действовать его вчерашняя договоренность с этим человеком. Через некоторое время все вопросы были решены и бумаги подписаны.

   УН. П. Полетаева были знаменитые бурки, я их помню до сих пор. Вот такой высоты – выше колен, и вот такой ширины. Мои дети, когда маленькие были, даже прятались в них. Я иногда, шутя, его спрашивал: «Николай Павлович, бурки-то будете продавать?» Он отвечал: «С калошами продам, а без калош – нет». Надо сказать, что бурки в то время выдавались только высшему руководству – директорам крупных заводов, генералам. У него их было две пары.

   Жлеть себя Николай Павлович – никогда не жалел. Мог больной, с температурой прийти на работу. Похрипит, покашляет, сделает какие-то с его точки зрения важные дела и только потом уходит домой. Рабочий день у него был ненормированный, он мог появиться на работе и в пять утра, и в шесть.