«О, одиночество, как твой характер крут...» Наверное, одиночество – самое страшное в жизни ветерана. Он был отважен, когда подвешивал к бомбардировщикам снаряды, а потом бомбил темными ночами вражеские аэродромы. Но гораздо позже, уже в мирное время, вдруг оказался бессилен перед стремительно развивающейся слепотой (сказались последствия травм, полученных на фронте), и мир, такой многоликий, наполненный разнообразными событиями, внезапно сузился до размеров квартиры. Нет, он не сдался: слушает радио, порой выходит на лавочку у подъезда пообщаться с соседями и очень надеется на благополучный исход операции, которая назначена на нынешнее лето и возможно частично вернет ему зрение. А в те минуты, когда тоска становится особенно острой, на ощупь достает из старенькой тумбочки самодельный картонный фотоальбом размером с ладонь (чтобы помещался в кармане гимнастерки) и перелистывает его, ощупывая снимки чуткими, длинными пальцами. Пусть не видят глаза, зато зорко сердце, и память вновь и вновь возвращает Николая Сапожникова к событиям не только военных, но и довоенных лет...

   «И приехали Сапожниковы в Миасс...»

   Входец из крестьянской семьи, уроженец села Куликовка Нагайбакского района, Коля был старшим ребенком в семье. В конце 20-х годов отцу предложили место лесника в Троицком леспромхозе, недалеко от села Парижская Коммуна.

   – 32-й год был, помнится, шибко голодный, – рассказывает Николай Федорович. – В Парижской Коммуне сеяли рожь, а когда упавшие зерна прошлогоднего урожая взошли («падалик» называлось), кто-то тихонько падалик сжал. Незадолго до того два мужичка самовольно вырубили лес. Отец их поймал, составил акт, а они в отместку написали жалобу, что падалик сжал лесник. Отца забрали в Свердловск и приговорили к расстрелу. Мать продала корову, наняла адвоката, рассказала ему, как муж в гражданскую воевал у братьев Кашириных, потом под началом Фрунзе. На письмо, которое адвокат отправил на имя Сталина, вскоре пришел ответ: «Разобраться и освободить» Отца тут же освободили. Мы собрали вещички, вшестером уселись на телегу (детей в семье было четверо), сзади привязали корову – и поехали, куда глаза глядят.

   Сояла поздняя осень, вовсю мела пурга, продрогшие путники решили переночевать в Кучуково да так и остались там. Отец устроился коновозчиком, старшенький пошел в школу. Да вот беда – школа башкирской оказалась. Посовещались родители («Зачем пацаненку в башкирской школе учиться?») и решили: «Будет ходить в Устиново!» И маленький ученик каждый день вышагивал по четыре километра в любую погоду – в дождь и снег, в пургу и метель.

   Чрез год вопрос со школой встал еще острее – пришла пора и младшим грамоте учиться. Поехал отец золото мыть, старшего с собой взял – а вдруг повезет?.. И в самом деле, повезло: нашли самородок, напоминающий размером и формой детский кулачок с торчащим вверх пальчиком.

   – Ну, – сказал отец, – теперь нам есть на что жить. Уедем отсюда.

   Иприехали Сапожниковы в Миасс.

   «Товарищи, война!..»

   Псле седьмого класса Николай Сапожников поступил в педучилище, готовился стать учителем начальных классов с правом преподавания химии и физкультуры. За год до войны 30 ребят на призывной комиссии отобрали в летное училище.

    Но комиссию в Челябинске из всей группы сумели пройти только четверо. Николай – в их числе.

   22 июня 1941-го года в педучилище гремел выпускной бал.

   Шлестя страничками новеньких аттестатов, радостно возбужденные выпускники делились планами на будущее, переписывали адреса друг друга, мечтали о том, как будут работать на новом месте. Коля собирался в Троицк – друг давно и настойчиво звал к себе: «Закончишь – приезжай, работа тебе будет!»

   Ивдруг... Ах, это вечное «вдруг»! Бывает, что оно ведет к счастливым событиям, но в этот раз все было по-другому:

   – Товарищи, война!.. – голос представителя военкомата перекрыл шум веселых молодых голосов. Затихла музыка, на миг смолкли разговоры... В первое мгновение никто не поверил. Неудачная шутка? В такой-то день? Но когда офицер перечислил фамилии тех четверых, кто завтра должен отправиться в летную школу, стало ясно – шутками здесь не пахнет...

   Троицк, летная школа

    Две эскадрильи было в Троицке – бомбардировщики и истребители. Николай попал в истребители. Начали с отработки взлета и посадки, а там дело дошло и до высшего пилотажа – бочка, петля, отвесное пикирование...

   – В самолете впереди сидит курсант, сзади инструктор, – поясняет Николай Федорович. – Все видит инструктор, все замечает: как себя ведешь, боишься, трясешься или уверен в своих действиях. У меня хороший попался – не ругался, только скажет в сердцах: «Ну, Волга...» Как-то летели с ним, снег пошел большими хлопьями, земли не видать. Он знаками показывает мне: «Беру управление на себя», кладет самолет на крыло (такого мы в зоне высшего пилотажа ни разу не делали), а сам на меня смотрит... Как только появилась видимость, он самолет выровнял и тут же приземлился... Учебка продолжалась до тех пор, пока к Москве вплотную не подошел враг. К этому времени мы походили по маршруту, покрутились в зоне, оставалось только пересесть на «спарки» (спаренные кабины) и отработать на боевых машинах. Все горели желанием скорее попасть на фронт, а приехали за нами из... технического училища. Мы, было, запротестовали: «Не хотим быть техниками!», но приказ есть приказ, пришлось подчиниться. И стали из нас готовить оружейников.

   Нас огнем проверяла война...

   Сарший лейтенант Николай Сапожников попал на Волгу, в запасной авиационный полк, входивший в состав 5-й воздушной армии 2-го Украинского фронта.

   Мханик по вооружению – работа ответственная: надо самому проверить, как подвешены бомбы, убраны ли прокладки, отрегулированы ли троса спуска (если этого не сделать, то при взлете на кочках трос начинает болтаться и можно расстрелять идущую впереди машину). Летчики полка летали из Тверской области на Москву, Сталинград, Белгород, принимали участие в Ясско-Кишиневской операции. Многие не возвращались с заданий. И бывало так, что самолеты стоят, а летать на них некому. В это-то время вышел приказ командующего 5-й воздушной армией: создать учебный центр по подготовке летного состава из числа тех, кто закончил летные школы.

   – Нас посадили на «спарки» и через две недели отправили в самостоятельный полет, – вспоминает Николай Федорович. – Первых вылетов не помню, а вот тот, что стал последним, помню очень хорошо. Бомбили Ясско-Кишиневскую группировку. Отстрелявшись, возвращаюсь на базу и вдруг, при выходе из пике, мотор заглох. Что делать? Надо как-то тянуть, внизу населенный пункт, окраина Ясс. И тянул сколько мог, пока за что-то не зацепился хвостовым оперением. Самолет врезался носом в землю, но, к счастью, не загорелся. При падении я разбил голову, сломал ключицу, руку, ногу и потерял сознание. А мой стрелок, который сидел сзади на брезентовой подвеске, упал на мягкую огородную землю. Отлежался, пришел в себя и думает: «Надо командира спасать!» Дотащил до ближайшей части, а уж оттуда меня переправили в полевой госпиталь.

   Стрясение, полученное молодым летчиком, было настолько сильным, что о полетах пришлось забыть. Какое уж там небо, когда просто пройти по земле стало настоящей проблемой!

   И армии его не отпустили, направили в высшую офицерскую школу в Риге, где готовили инженеров по вооружению. Там он встретил победу.

   Снова мирное солнце взошло...

   В1946 году Николай вернулся в Миасс, стал работать технологом на автомобильном заводе, быстро «дорос» до мастера. Отдыхая на Приморском курорте, познакомился с будущей женой, сыграли свадьбу, родили двух ребятишек, сына и дочку. А вскоре по приказу министра обороны Сапожникова направили в распоряжение ростовского штаба ВВС, и в течение двух лет он занимался подготовкой оружейников в Морозовском техническом училище. Отказавшись от предложения служить в Германии, снова возвращается в родной город. Построил добротный бревенчатый дом, поступил учиться в вечерний институт, работал старшим инженером-конструктором в деревообрабатывающем цехе на УралАЗе.

   Нколай Федорович всегда был душой компании – прекрасно пел, играл на скрипке, мандолине, домре, баяне, аккордеоне, имел незаурядные актерские способности. Однажды открыл в себе дар лечения руками и до сих пор бескорыстно лечит соседей по дому.

   Н... отшумели молодые годы, прошли зрелые, незаметно подкралась старость. Умерла жена. У детей – свои заботы. Хорошо хоть внуки деда не забывают. А ему все равно одиноко...

   Вемя от времени он достает все из той же видавшей виды тумбочки боевые свои ордена и словно ненадолго переносится в свою военную юность.

   – Два ордена Отечественной войны да медаль Жукова – вот все, что у меня осталось, – поясняет с печальной полуулыбкой. – Были еще два ордена Красной Звезды, но ребятишки, когда маленькими были, попросили поносить – «дай, папа, твою большую звездочку» – и через пару дней потеряли. Так же пропали медали «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Помнится, за вылет на Яссы начальник штаба эскадрильи обещал представить меня к награде. Да, так прямо и сказал – к хорошей, мол, награде. Но я ее не получил, и что за награда меня ожидала, не знаю. Полагаю, это был орден Красного Знамени...

   Фто В. Суродина.