Ее накануне начал готовиться к этому утру: проверил фоторужье, сделал пробные снимки на высокочувствительной пленке. Предстоял обещавший быть интересным ночной поход на глухариный ток. В каком-то полузабытье вместо сна пролежал часа три, все чудилось, как заслышав заветное немудреное «тэк, тэк, тэк...», осторожно крадусь к глухарю...

   Да часа ночи. Пора в путь. Яркие звезды над головой предвещали морозный рассвет и солнечный день, а для меня хорошее освещение при съемке. Позади остались огни спящего города, лай собак, впереди ждала разбитая лесовозами дорога до прошлогодней вырубки. Дальше нам предстояло в темноте пробираться узенькой лесной тропкой к заветной горке, где еще в конце зимы, ближе к весеннему равноденствию, мы приметили глухариный автограф: четкие крупные следы на свежем снегу, слева и справа от них – длинные параллельные полосы от распущенных крыльев. Лесной петух для себя уже определил и пометил место будущего тока.

   Ити ночным лесом даже бывалому человеку нелегко. Глаза, как ни напрягай, не кошачьи, многого не в силах разглядеть. Фонарик тоже не помощник, светит тускло, а выключишь – дорога совсем пропадает в темноте, хоть стой или иди наугад, пока глаза вновь не привыкнут различать при свете звезд силуэты леса. Кругом лужи. Оступился – хрустнет ледяная корка, шуму на весь лес, аж сердце замрет. Остановишься на секунду дух перевести, вздохнешь поглубже. Воздух ночной весенний напоен ароматом прошлогодних подопревших листьев, набухших березовых почек, оттаявшей земли, а предрассветная тишина -- до звона в ушах.

    Шагать осталось километра полтора. Идти в темноте уже стало привычно, корни пней и выворотней на делянке перестали пугать лесными чудищами. Под настроение даже вспомнилась мелодия, за ней и слова приглянувшейся песни:

   Длгие века ищем мы

   Лбовь по свету,

   А за нами пыль да воронье.

   Внебе облака, на кресте рука.

   Вереди любовь и кровь.

   Дбрались к токовищу вовремя. Звезды уже поблекли, на востоке появилась золотистая полоска рассвета. На току тишина. Неужели певец не дожил до весны? А может, облюбовал другое место? Ждем, стынут ноги, захолодела спина. Где-то треснул сучок, второй – и вновь тишина. Лось? Козел? Слух на пределе. Вот наконец долгожданное «тэк». Громко, близко. До второго глухариного «тэк» ждем долго, не шевелясь. Переживший охотничий сезон глухарь очень осторожен. Редкое «тэк, тэк» может и не перейти на поспешное «точение, скирканье», – звук, под который только и можно подойти к певцу вплотную.

   Сета еще недостаточно для съемки, да и глухарь не торопится с любовной песней. Я уже определил направление и взглядом прощупываю каждую сосну. Где же лесной красавец? Первое «скирканье», второе – пора. Осторожно с фоторужьем ухожу в чащу. Под песню три–четыре прыжка, секунды в застывшей позе, и снова вперед. Где-то рядом древняя птица, ищу, а не нахожу. Да вот же он!.. На вершине стройной сосны. Луч солнца вот-вот коснется его брачного оперения. Определяю выдержку, настраиваю фотоаппарат. Еще секунда-другая, глухарь увлечется песней, и я смогу сделать уникальные снимки.

   Обоже!.. Под сосной напротив в полумраке различаю фигуру с ружьем. Человек тоже ждет «скирканье», готовый под песню садануть свинцом жениха. «Э-э-э-й-й» – крик вырвался сам собой. Глухарь сорвался, мужик вздрогнул, присел, резко обернулся на крик. Разглядев меня, затряс в мою сторону двустволкой. Я в ответ фоторужьем. Из-под сосны «пожелания» с матом. Так вот какой «козел» трещал в темноте сучками. С тока уходим в разные стороны. На душе скверно, противно. Немного помогают отвлечься слова все той же песни:

   Лбовь и смерть, добро и зло,

   А выбрать нам дано – одно.

   Пд впечатлением случившегося даже не заметили, как посветлело, как молчавший пред рассветом лес пробудился десятками птичьих голосов: защебетали пичужки, раскаркалась ворона, дятел затарабанил на всю округу. Весенний лес наполнился любовными песнями.

   Взвращаться домой решили просекой, вдоль линии электропередач. Здесь раньше тает, суше, да и живности поболее, может, что и удастся заснять. В кадр попали сороки, сойка, дятел, какие-то перелетные птахи, на болоте удалось подойти к журавлю.

   Слнце к обеду разогрело землю. Воздушные потоки зашумели в вершинах сосен. Ветер разгулялся не на шутку. Неожиданно с сосны, что на краю просеки, взлетел глухарь. Порыв ветра подхватил его и понес прямо на провода. Непонятно почему, но птица не смогла вырулить, и следующий порыв бросил ее на верхний провод. Кувыркаясь, она ударилась о второй. Когда я подбежал к глухарю, он лежал на каменистом выступе. Осторожно взял в руки. Голова его с минуту еще держалась на длинной шее, потом откинулась и повисла. Глухарь был мертв.

    Я стоял в растерянности. На рассвете криком спугнул такого же, сберег от выстрела. По осени сам чернотропом с ружьем и собакой допоздна бродил за подобным трофеем.

   Сйчас в руках держал в прямом смысле свалившуюся с неба птицу и был подавлен случившимся.

   Гухарь был удивительно красивый. Краснобровый, шея отливала на солнце изумительными оттенками, хвост большой, упругий, под клювом мелкие перышки, напоминающие взлохмаченную бородку. По ним капля за каплей стекала алая кровь. Смерть облюбовала брачный наряд древней, таинственной птицы.

   – Любовь и смерть, добро и зло, что свято, что грешно, познать нам суждено, – услышал я за плечом голос друга.