Вемя неумолимо отсчитывает годы. Кажется, только вчера отмечали дату, скорбную и радостную одновременно – 60 лет снятия блокады Ленинграда, и вот уже снова январь, 27-е… И снова члены миасской организации «Блокадное братство» собираются вместе и (в который уже раз!) делятся воспоминаниями, которые никогда не исчезнут из памяти. Сегодня о своем блокадном детстве рассказывает Армильда Зубовская.

   «Нельзя об этом забывать ни нам самим, ни нашим внукам…»

   «Было очень страшно…»

   Вйна. Блокада Ленинграда. Мне было тогда семь лет. Я помнила, что папа уже ходил на войну, но был там не очень долго и вернулся домой целый и невредимый. А значит, думалось мне, и теперь он уйдет на войну и скоро вернется. И он действительно скоро вернулся. После очередной бомбежки (служил в войсках ПВО) его контузило, после чего папу списали со службы домой. А уже начался голод и ему, как и нам всем, пришлось испытать его ужасы с начала и до конца.

   Сстренке Лоре в начале войны шел тринадцатый год. Вместе со своими сверстниками она дежурила на крыше дома. Когда на дом падали зажигательные бомбы, сбрасывала их на землю и гасила в бочках с водой. Было очень страшно, но это надо было делать, иначе дом мог загореться.

   Сдя у окна, я наблюдала за тем, что происходит на улице. Видела, как наши прожекторы ловили вражеские самолеты и зенитки били по ним. А однажды заметила над маминой фабрикой зеленый огонек.

   – Это шпион подает сигнал немцам. Сейчас начнут бомбить, – сказала мама.

   Идействительно послышался гул самолетов, а потом – свист падающих бомб. Дом так закачало, что стало очень страшно. Казалось, что он сейчас упадет. Мама стала нас просить спуститься в убежище, но мы остались дома. Спуститься мы могли, но подняться на четвертый этаж нам было уже не под силу. Вскоре дома стало светло как днем. Это горела фабрика.

   «Жизнь становилась все тяжелее…»

   Зма в тот год выдалась очень холодная. Температура почти все время была 40 градусов и более. Холод и голод делали свое дело. Теперь, сидя у окна и надев на себя все, что могло согреть, я наблюдала, как мало стало на улице людей, как они медленно идут и часто останавливаются, чтобы отдохнуть. А потом они стали падать. Иногда они вставали сами, иногда им помогали. Однажды я видела, как упала женщина. К ней подошел мужчина, пытался помочь ей встать, но упал сам. Так они и лежали, пока не подъехала машина. Это была специальная машина из тех, что ездили по городу и подбирали мертвых. Много этих сцен я видела, сидя у окна. И все это осталось в памяти на всю жизнь.

   Жзнь становилась все тяжелее и тяжелее. Постоянно хотелось есть. Особенно тяжело переносили голод мы с папой. Но что могла дать нам мама? Утром она приносила из магазина хлеб – по 125 граммов на каждого, но его и хлебом-то назвать нельзя было. Темная, липкая масса и такой маленький кусочек… Мама делила его на три части – на завтрак, обед и ужин. Кипятили большой чайник воды. Не знаю откуда, но тогда было много соли и она была большими комками-кристаллами. Мы клали этот кристалл за одну щеку, за другую – кусочек хлеба и сосали, запивая водой.

   «Откуда у них были силы?»

   Вды пили много, чтобы заполнить желудок. Водопровод тогда не работал, и за водой на Неву ходила сестренка.

   – Как же ты поднималась с санками и с водой на четвертый этаж? – спросила я ее недавно.

   – Не помню. Наверное, мама помогала – ответила она.

   ...Откуда у них, у Лоры и мамы, были силы?

    Мама ходила в магазин за хлебом, навещала родственников, чтобы узнать, все ли живы. Меняла вещи на любую еду. Иногда удавалось купить кожаный ремень и тогда из него варили студень. А как-то принесла мясо, сварила бульон, но потом его вылила. Это было человечье мясо.

   Онажды я вспомнила, что осенью собрала много желудей и положила их в духовку на кухне, чтобы подсохли. Пошла на кухню взять желуди – ведь тогда можно было бы их заваривать как кофе. Но… нашла одни угольки. Соседи наши пекли пироги и все мое богатство, которое я надеялась найти, сгорело.

   «Очень тяжелым было для нас это соседство…»

   Нши настоящие соседи эвакуировались в начале войны, а в их комнату вселились другие, из разрушенного дома. Это была семья: жена, муж, дочь и внучка. Жена работала поваром в военной столовой, а муж – начальником продовольственного склада на аэродроме. Их привозили домой на машине и до самой квартиры сопровождали. Они были очень толстые. С работы несли полные сумки еды и поэтому ходить без сопровождения боялись. Нужды они не знали ни в чем: ни в еде, ни в вещах. Скупали всякие драгоценности. Часы серебряные и золотые, ручные и карманные лежали навалом в нижнем ящике комода. А ткани целыми рулонами были свалены в большом шкафу в коридоре. Все это я видела сама, когда меня звали покормить сосед-скую внучку. Она была очень капризная, и если удавалось ее накормить, мне разрешали облизать тарелку.

   Сседи готовили себе еду на кухне. Жарили мясо, лук, пекли пироги. Эти запахи распространялись не только по квартире, но и по всему дому. Как тяжело было все это выносить! Они все оставляли на кухне. Но, видимо, мы были так воспитаны, что не могли взять чужое. Однажды я все-таки рискнула: вытащила из мусорного ведра завернутую в бумагу селедочную голову, принесла ее домой и отдала маме, чтобы она сварила суп. Мама меня отругала и сказала, чтобы больше никогда не брала чужого. Но суп все-таки сварила и мы ели его с удовольствием, хотя в нем кроме воды и запаха селедки ничего не было.

   А потом мама извинилась перед соседкой за мой поступок. И, наверное, зря это сделала, потому что после этого они стали все сжигать, а продукты и еду уносить в комнату. Хозяйка сказала, что она не хочет отвечать за нас, если мы умрем от еды с помойного ведра.

   ...Мама хотела поменять у соседки на хлеб новый папин костюм, а та удивилась:

   – Что это вы решили продать костюм? Пошли бы и купили хлеб в магазине. А костюм мне не нужен.

   – Дети совсем голодные и муж совсем ослаб, – ответила мама.

   – Ах, какой голод? Люди просто не умеют жить, – с этими словами соседка ушла в свою комнату. Очень тяжелым было для нас это соседство.

   Онажды папа не выдержал. Он взял ложку и вышел из комнаты. Мама подумала, что он пошел что-нибудь съесть у соседей, и очень испугалась. Но папа вернулся быстро. На вопросительный взгляд мамы сказал: «Что это за люди! Они даже из туалета все куда-то девают». Вот до какого отчаянья дошел мой папа. Он готов был съесть что угодно, даже в туалете.

   «Меньшая долго не протянет…»

   Кк-то к нам зашла соседка по лестничной площадке, посмотрела на нас и сказала маме: «Твоя меньшая долго не протянет. Давай я ее на некоторое время устрою в детдом. Там хоть тоже сейчас плохо кормят, но зато каждый день». Мама согласилась. В детдоме меня сразу обступили дети. «У тебя тоже все умерли?» – спросили они. «Нет, у меня все живы». «Врешь, врешь», – зашумели дети. – Здесь только те, у кого никого в живых не осталось». Я заплакала и через три дня меня вынуждены были отвести домой.

   «Бабушка на маму сердилась…»

   …Шел январь 1942 года. Дома было холодно и голодно, но зато все были вместе и все были живы. В эту зиму на Ладожском озере открыли «дорогу жизни» – по ней в Ленин-град на машинах везли продукты. Ехали всегда с открытой дверью, чтобы можно было выскочить из машины, если она начинала тонуть. По этой дороге возил продукты и мой дядя, родной мамин брат. Он тоже тонул, но успел выскочить.

   Жзнь нашей семьи продолжалась. Приехала бабушка. Немцы заняли ее деревню, и она побоялась там остаться: дочь была коммунистом, работала в горкоме партии, а сын – тоже коммунист, офицер – воевал на фронте. Ей очень хотелось жить и, конечно, она даже не предполагала, что ее ждет в блокадном Ленинграде.

   Мма каждый день ходила на рынок, чтобы что-нибудь выменять на продукты и однажды ей повезло – принесла маленький кусочек мяса и немного крупы, сварила суп, но есть давала понемногу. Сразу много есть было нельзя. Бабушка на маму сердилась, просила добавки, но мама не поддавалась уговорам. А через час снова начинала нас кормить. Я очень удивлялась тому, что бабушка была очень толстая, а мы все худые. Но однажды утром я увидела у бабушкиной кровати большую лужу. Мама сказала, что у бабушки была водянка, теперь она умерла и вся вода вышла. Бабушка уже не была большой и толстой. На одеяле лежала маленькая, худенькая старушка. И снова Лора с мамой повезли на санках очередного покойника нашей семьи. Случилось это 9 февраля.

   «Я сам голодный…»

   Нступил март. Дядя продолжал возить продукты по «дороге жизни». Он жил тоже у нас, но ночевать приходил редко. После рейса оставался отдыхать там, куда сдавал груз, а утром шел в военкомат, отмечался, получал новое задание и снова отправлялся в рейс.

   Онажды принес с собой маленький пакет манной крупы и отдал его маме, чтобы она сварила ему кашу.

   – Ты детям дай немного, они совсем голодные, – попросила мама.

   – Я сам голодный. И мне завтра снова в рейс. Если останется, то дам, – ответил дядя. Но крупы было так мало, что нам осталось только облизать кастрюлю.

   О уехал и долго не появлялся. Однажды вечером пришел усталый и голодный, сказал, что, наверное, простудился, что ему холодно и очень хочется есть. Стал просить у мамы хоть что-нибудь, но что она могла дать? Вечернюю порцию хлеба съели, а больше ничего не было. Дядя лег в постель, попросил поставить ему градусник и укрыть потеплее. Мама все сделала, как он просил. Вдруг он поднял голову, посмотрел на нас (взгляд у него был страшный), улыбнулся и сказал: «А я сегодня все-таки наемся. Хорошо наемся». Мама поняла его взгляд и пошла прятать ножи, топор, пилу. Когда вернулась, подошла к нему и взяла градусник. На нем было чуть больше 34 градусов. Мама поняла, что это конец, а ему сказала, что он действительно простудился и температура у него 38 градусов.

   О лежал молча. Через некоторое время захрипел, сначала громко, а потом все тише и тише. Наконец, смолк совсем.

   …Утром за дядей пришли двое с винтовками из военкомата. Мама сказала, что он умер.

   – Как это умер? Он вчера прибыл с грузом и должен сегодня ехать снова, – удивились они. Убедившись, что он мертвый, сделали в своих бумагах отметку и ушли. Дядя умер 21 марта.

   «Голод уничтожил желание общаться…»

   Кк-то мама решила отвести меня к моей любимой подруге, которая жила этажом ниже. Мы спустились к ним. Родители хотели, чтобы мы поиграли и немного отвлеклись от мрачных мыслей. Но мы с удивлением смотрели друг на друга. В сидящем передо мной живом скелете я не могла узнать своей подруги – так мы изменились. Возможно, то же самое испытывала она, глядя на меня. Мы сидели молча. Видимо, голод уничтожил в нас желание общаться. Пришлось вернуться домой. Мама несла меня на руках, потому что не было сил подняться по лестнице.

   Лтом нас эвакуировали, а вернулись мы в Ленинград в 1944 году, когда блокада была снята. Начиналась другая жизнь. Было мне в ту пору 11 лет.