Окончание. Начало в № 86, 92.

   Дм Варгановых — большой, в шесть окон на улицу, нам, пацанам, казался дворянской усадьбой, как в кино. В доме как будто остановилось время: дети давно выросли, но игрушки так и остались лежать во дворе среди старых, ненужных вещей. Дед Варганов был на пенсии и слыл в улице местным Мичуриным, бородкой и глазами очень походил на нарисованного в учебниках. Дом утопал в зелени. Росло много сортовых яблонь, груша, выше крыши была черемуха – пристанище воробьям, вдоль забора – малина, крыжовник. Дед умел делать прививки дичкам, по весне учил соседей, а осенью, если ребятня не опережала его в сборе, гордился урожаем яблок. Жена деда Мария Ивановна была управляющей стройбанка. Дети жили отдельно. Про сына Юрия пересказывали в улице легенду, что был где-то специалистом-ракетчиком. Дочь Римма жила в Москве, работала редактором журнала «Работница», который выходил в те годы специально для женщин революционной Кубы. Она окончила иняз и владела четырнадцатью языками. Свекор Риммы был в стране человек известный, член правительства Молочков. Живя в столице, она не забывала о Миассе, часто писала знакомым, подружкам. Дочь Риммы тоже окончила иняз, но осилила лишь пять языков.

   М, пацаны, знали, что наши отцы почти все прошли по дорогам войны. Стараясь походить на них, играли в войнушку. Летом носились с бабахалками по улице, осенью, после копки картошки, раздолье было в огородах. Заборов не было, и нас за это особо не журили. Однажды в мае отцы вытащили из сундуков гимнастерки, сапоги, фуражки. Кто-то долго натягивал хромачи — усохли парадно-выходные, кто-то раздвигал плечи — и линялая гимнастерка вдруг трещала по швам. Фуражка сплюснутая от долгого хранения в сундуке, смешно сидела на затылке. И тогда отец подзывал наследника, водружал реликвию сыну на голову аж до самого носа: «Ну, что, герой, годится для войнушки, — и уже серьезно, — отца не посрами». Герой получал шлепок под зад и, радостный, вылетал в фуражке на улицу. А отцам ничего не оставалось делать, как на торжество надеть фронтовые награды. С подачи писателя Сергея Смирнова день Победы в тот год вновь обрел статус Великой Победы советского народа. В тот май я впервые увидал Орден Отечественной войны и медали на пиджаке соседа дяди Вани Копылова. После официальной встречи где-то в городе они с отцом сидели на лавочке в обнимку и пели «Землянку», слезы у обоих текли по щекам. Дочь Копыловых окончила Челябинский пединститут и до пенсии проработала в школе № 60, преподавала биологию. У нее две дочери-близнецы, тоже педагоги, есть дети. У одной — тоже близнецы, но сыновья.

   Н педагогов наша улица действительно богата. Сосед дворами, дядя Андрей Копытов, учил нас в школьных учебных мастерских, как правильно работать у тисков и при этом сберечь пальцы. Он умел многое: знал столярное и слесарное дело, имел права и водил школьный «ЗИС-5», любил шахматы и играл на аккордеоне. А ребята любили смотреть на его невысокую, но атлетически сложенную, с рельефной мускулатурой фигуру. Не знаю, занимался ли он спортом или так «накачался» от физической работы. Кажется, был он из семьи старателя.

   Псать о своем доме – нескромно. Не писать — получается как в анекдоте: «один я в белом жабо». Если судить по фотографиям конца девятнадцатого века, то уже в то время бревна домов улицы были темными от времени. На «загар» дереву надо не меньше тридцати лет, на хороший «загар» — и того больше. Получается, что нашему дому, как и всей улице, уже за 170 лет. Сейчас заглянул в домовую книгу и открыл для себя – через неделю будет семьдесят лет, как отец с помощью родственников купил на Второй Ильменской половину дома. Помню из детства, как однажды летом в дом постучался высокий, интеллигентного вида мужчина, очень даже по тем временам хорошо одетый. Представился отцу, они долго разговаривали у ворот, потом прошли по двору, заглянули в огород, в дом. Затем незнакомец достал из портфеля небольшую кинокамеру – диво для нас, с минуту стрекотал, нацеливая ее то на дом, то на улицу. Когда он распрощался, я спросил у отца: «Кто он?». В годы войны на Урал были эвакуированы не только тысячи рабочих с предприятий столицы, но и люди, ценные для культуры страны. Оказывается, в годы войны в нашем доме жил на подселении кинооператор с непонятной фамилией Раппопорт. Фамилия запомнилась, встречалась в титрах кинолент, но каких? Увы. Не считай он нашу улицу своей — стал бы в командировке выкраивать время, чтоб на часок увидать приютивший его дом? Отец всю жизнь проработал в «Миассзолото». Последние годы был ведущим конструктором проектного отдела. Подал много рацпредложений, заявка на изобретение так и не прошла. Он неплохо рисовал красками и очень жалел, что не научился играть на скрипке. Матери скоро девяносто, брата уже нет. Он два года проучился в Ленинградском театральном институте в мастерской известного режиссера Товстоногова. Был отчислен за связи с господином Бахусом. Работал во многих театральных коллективах Урала, снимался в фильме «В огне брода нет».

   Онажды мне показалось, что небо над улицей закрыла какая-то страшная туча. Родители нас стали реже отпускать на улицу, требовали играть недалеко от дома, в разговорах взрослых все чаще мелькали слухи о разбоях, грабежах, насилии. У домов стали появляться ставни, решетки, во дворах – собаки. До перестройки было еще далеко. После смерти Сталина многотысячная амнистия стала этой тучей. Примерно в те годы я зашел к приятелю-соседу, позвать куда-то. Во дворе у рукомойника внимание привлек незнакомый человек. Худой, в черных, отглаженных, из дорогого материала брюках, белой рубашке, с очень чистым полотенцем на шее, он мне показался в середине лета очень бледным. Родственники учтиво суетились вокруг него. Нас с другом быстренько отправили со двора. На мое любопытство друг отмахнулся: «Брат отца». Лишь спустя почти сорок лет случайно узнал: в том дворе я пацаном впервые увидал вора в законе. Был ли он с нашей улицы, не знаю, но задним умом зрею мыслью: в те годы спокойной обстановкой в улице мы были обязаны не только милиции, но и родственнику соседей.Баба Нюра Савельева людей со злым умыслом не боялась. В ее доме не было решеток, хитроумных замков, во дворе – грозного пса. Чем богата была – жулики даже на спор брать не станут. На кухне русская печь, старый посудник, покосившийся стол, лавка у окна, в горнице – сундук да железная кровать. Но были у соседки две до слез дорогие для нее вещи. Всего раз подержала она их в руках, потом завернула в платочек, вздохнула тяжело и, не зная от кого, спрятала в дальний угол сундука, на самое дно. В том незатейливом узелке всего-то и было – похоронка на мужа и ее орден «Материнская Слава III степени». Во многих миасских семьях в те годы ребятишек росло до десятка. При орденах были матери. Это сейчас потомки славу предков за «зелень» продавать стали. Тогда ж «Честь и слава» одной строкой писали. Малограмотная баба Нюра всю жизнь «робила за гроши», но детей подняла. Вдовам в лихолетье только Бог помогал. Как? Она уже не расскажет. Сыновья в рабочие пошли, ныне ветераны труда, на пенсии. Дочь преподавала английский язык в одной из школ Челябинска.

   Пхоронка с фронта не обошла и дом рядом. Ну разве скажешь, что тете Вале Молодцовой и сыну Павлу пережить беду было легче? Горе – хоть дели его на всю семью, хоть плачь в одиночку – оно всегда горе горькое. В доме Казымовых слезы по мужу и отцу тоже на похоронку упали. Беда сроднила вдов. Два Павла – Молодцов и Казымов автотехникум закончили. На наших северных предприятиях до пенсионного возраста проработали. Николаю Казымову сегодня шестьдесят два года исполнилось. Он с детства в труде. Настоящий мастеровой. Хотел написать уральский, но он двадцать лет на ВАЗе проработал. В Тольятти все было, все, кроме малой Родины. Вернулся в отцовский дом. Умеет действительно много. Ремонтник он. Но даже женское рукоделье для него не в секрете. Шерсть спрясть, носки связать или тесто замесить для пирогов, шанег напечь – ему все легко. Навык свой от людей перенял. Отца никогда в жизни не видел. Мужиков с улицы в октябре на фронт взяли. Он родился за неделю до зимнего Николы. Назвала тетя Валя сына в честь Святого. Очень надеялась на чудо, что отец и сын увидят друг друга. Но Казымов-отец в такое пекло угодил... Не углядел Святой Федора, не сберег для сына. Каждый год тетя Валя, покуда ноги носили, шла в День Победы к проходной напилочного завода. Среди сотни имен есть на мраморе у памятника заводчанам-фронтовикам и Казымов Ф. Патриотические речи, громкие слова – вряд ли слышала она их. Тетя Валя шла к своему Федору. Душа его в майский праздник всегда здесь.

   Дши солдат – белые голуби. Я часто их видел в небе над городом. В детстве любил забираться на крышу сарая и, задрав голову, смотреть в синеву. Стаи голубей уходили далеко ввысь и кружились, кружились. Одна стая прямо над улицей. Птиц держал дядя Ваня Аблин. Он жил через дом. На фронте чудом уцелел в бою, был серьезно ранен. Списали в тыл. В госпитале дал обет: выживу до дней последних – буду держать голубей. Птиц развел в тот же год, как вернулся. В доме у Аблиных была фисгармония... Давишь ногами на педальки, подаешь воздух в инструмент, а пальчиками по клавишам, как на рояле. Звук изумительный, что на большой губной гармошке. После ранения в ногу дядя Ваня за фисгармонию не садился. Нашел себе отраду в обыкновенной двухрядке. Представьте себе: во дворе десятка четыре голубей, ходят по земле, воркуют, ухаживают. На крылечке дома бывший солдат, в галифе, в майке, ноги в шерстяных носках, в домашних тапочках, в руках гармонь. Мелодия вальса. Солдаты на привале – любимый эпизод из фильмов про войну. Именно это я, пацан, увидал, когда под вальс на четвереньках заглянул в подворотню. Жаль, опустело небо над городом. Дочка Валя работала в Доме пионеров, потом в машгородке, в «Юности», всю жизнь среди детей.

   УТиуновых дом фамильный. Рассказывают, прадед их был лесничим. Лес на дом сам выбирал. Бревна в срубе – один к одному, толстенные, диаметром что колесо на «Жигулях». От времени черные, как антрацит. Торцы бревен не пилой резаны, а топором рублены, по старой технологии, чтоб на века. И в том доме двухрядка на почетном месте была. Николай Иванович с ней по свадьбам, гулянкам, пирушкам первый гость был. Много частушек да прибауток знал, весельчак, но детей в семье строго воспитывал. Дома на гармошке редко играл. Была у него другая затея – гирьками поиграть. Среднего роста, но силен был. Свяжет три двухпудовки ремнем, возьмет ремень в зубы и давай с гирьками поклоны отвешивать, раз десять. Сыновья с отца пример брали, крепыши росли. Девчата себя тоже в обиду не давали. Разлетелись дети, но мать навещают. Гири в ржавчине уж два десятка лет.

   Яов, татарин, знал дом и работу. С войны орден принес. Красивые девчонки росли у Муслимовых. Вот этот Яков без слов, по-русски он плохо говорил, соседских мужиков к чистоте на улице за месяц приучил. Каждую субботу, пока роса не сошла, у дома своего под метелочку порядок наведет и, как бы невзначай, соседу до ворот прометет. А соседу куда деваться? Шел на базар иль в лес за метелкой. Через неделю два—три дома смотрелись в чистоте. Лет семь в нашей улице порядок был и зимой и летом. В соседних домах метелка и сейчас есть, а вот Якова нам всем не хватает. Девчонки замуж повыходили. Мать с собой в Татарию увезли. Татар в нашем краю еще три семьи было: Алеевы, Садыковы, Насибулины. В улице дружно жили. Но с особым почтением относились к маленькой сухонькой старушке – бабе Саре Алеевой. Добрая, с ясными глазами, она всегда была в национальной одежде, даже летом надевала галоши. Мы, пацаны, уже тогда, в детстве, чувствовали в ней какую-то духовную силу, мудрость. Баба Сара была мулла. Часто уезжала на недели по деревням. Сыновья ее получили хорошее образование, на заводе при должностях были. Не скажешь, что баба Сара жила материально богато, но до получки помогала всем. Дом ее был очень старый, без фундамента, подгнивший и осевший на бок. На том месте другой уж сколько лет строится.

   Нша улица насчитывает почти триста домов. Лишь часть из них, что ближе к Шадринскому мосту, на Фулонскую россыпь приходится. Речка за тысячи лет в этом месте до восьми метров песка нанесла. Предки за золотом к коренным породам шурфы били, в поту жилу искали. Разбогатевших на золоте в улице даже старики не припомнят. А вот кто по тем пескам босиком бегал, в жизни многого достиг. В послевоенном поколении есть художники и кандидаты наук, музыканты, спортсмены, учителя, лингвисты, рабочие многих профессий и просто хорошие соседи.

   УНиколая Ивановича Тиунова была любимая присказка. Увидит кого-нибудь из пацанов, подзовет к себе и задаст простой и в то же время очень, очень сложный во-прос: «А ну скажи-ка мне, друг милый, чей ты родом, откуда ты?». Не раз я сам себе пытался на него ответить. Фулонские мы. Но разве сегодня про золотую россыпь кто вспомнит? Вот и решил про людей рассказать про своих соседей. Фулонские мы!