За всю историю Миасса лишь два человека избирались в состав академии наук страны. Имя и заслуги Виктора Петровича Макеева широко известны, его вклад в создание ракетного щита страны трудно переоценить. А вот избрание членом-корреспондентом Российской Академии Всеволода Николаевича Анфилогова прошло без особой помпы, хотя именно он стоял у истоков института минералогии Уральского отделения АН, бессменно возглавляет его вот уже пятнадцать лет, сделал одним из ведущих в России.

   Н ГРАНИ ВЫЖИВАНИЯ

    — Всеволод Николаевич, в последнее время власть вроде бы стала демонстрировать заботу о науке. А сами чувствуете какой-то поворот?

   — Я бы так сказал: не дают умереть.

    — А что, еще не так давно можно было соболезнования готовить?

   — Помните анекдот, когда где-то в Средней Азии у детей спрашивают, кто у кого папа? Один мальчик отвечает, что инженер, все со смеху покатываются. Учительница: «В семье несчастье, а вы смеетесь».

   Днег, конечно, в обрез. И много зависит от того, как «крутишься». Раньше заключали неплохие договоры с тогдашним министерством геологии, но сейчас отрасль развалилась. А было время, когда отовсюду к нам старались попасть. Помню, надо было принять двоих физиков, дали объявление – пришли 80 человек, выбирали лучших.

    — Хоть какое-то будущее у фундаментальной науки в России есть?

   — А куда мы денемся! Ни одна страна, а тем более такая, как Россия, без нее не проживет. Сейчас вроде бы начинают это понимать. Собственно говоря, когда была создана наука в СССР? Процесс начался при Сталине, закончился при Хрущеве.

   Пмню, когда начинал работать, не знали что такое деньги на оборудование искать. Хотя сам, как старший лаборант, получал 98 рублей, без проблем попадал к начальнику Центракадемснаба в Москве, особых субординаций не было. Квартирный вопрос в иркутском академгородке вообще не стоял. Если человек один приезжал, сразу получал однокомнатную квартиру, с семьей – двухкомнатную. Поэтому и привлекали ученых со всего Союза.

   А сейчас? Возьмите Снежинск. Тоже в те времена был создан, отовсюду собрали ведущих специалистов. Но время есть время, они свой ресурс уже выработали. И разве пополнишь этот гигантский институт только за счет Снежинска? Интеллектуального потенциала у города просто-напросто не хватит. Впрочем, как и у Миасса для пополнения КБ. Со всей страны люди нужны, но нет ни денег, ни квартир.

   Ге-то с конца семидесятых фактически был закрыт прием на работу в НИИ, КБ, вузы, прекратилось жилищное строительство. Наука стала умирать, пропала преемственность. Сейчас ни одного сорокалетнего, только шестидесяти—семидесятилетние старики. Попробуйте дать возможность разработать принципиально новое изделие, так они просто физически не успеют закончить. И такой разрыв везде – в академии, вузах. Молодежь в итоге инфантильна, пропадает агрессивность в хорошем смысле.

   Эу проблему и считаю основной для науки. Поднимал ее и на инновационном совете при полпреде Президента по УрФО.

    — И чем занимается этот совет?

   — Обсуждаем новые разработки, возможность их внедрения. Новейших технологий в академии наук, институтах огромное количество, но никто не берет – нет оборотного капитала, о завтрашнем дне мало думают. За рубежом проявляют интерес, а у нас остаются невостребованными. Правда, получаем кое-что от компаний.

    — На исследования прикладного характера?

   — Геология в любом случае – наука. Найти месторождение, изучить территорию не будучи исследователем, геолог в принципе не может. Поэтому исследования на прикладные и неприкладные не делю. Надо просто за полученные деньги отвечать и выдавать соответствующий результат.

   Нладили сотрудничество с иностранцами. Думаю, в этом плане мы одни из самых «продвинутых» во всем Уральском отделении академии. Несколько лет подряд проходят международные экспедиции с нашим участием...

    В ПАРТНЕРАХ – «БУРЖУИ»

    — И как строите взаимоотношения с «буржуями»?

   — Европейский союз имеет немалые средства для проведения исследовательских работ, а поскольку Европа сама по себе для геологии никакого интереса не представляет, то с удовольствием идут на сотрудничество с нами. Тем более что Урал, как известно, для иностранцев был закрыт, а для геологии он весьма интересен – есть то, чего нигде больше не увидишь.

    — А им-то какой интерес?

   — Во-первых, чисто научный. Во-вторых, работают небескорыстно. Вместе с нами получают деньги от Евросоюза, причем нам перепадает от силы процентов 25. Они по всему миру изучают месторождения, а Урал в этом смысле – классика. К примеру, сейчас ведутся весьма интенсивные исследования океана и уже установлено, что уральские месторождения меди, которым 350—400 миллионов лет, аналогичны океанским. Естественно, происходившие процессы анализировать гораздо легче на суше, здесь мы можем все увидеть «в разрезе».

    — Не боитесь упреков, что опять на кого-то работаем?

   — У нас как? Пусть лучше у меня корова сдохнет, чем у соседа будет две. Привыкли жить за высоким забором. Раньше кричали, что у нас сырья аж на 3 триллиона долларов. А как его извлечь за Полярным кругом, на Колыме? Никто в мире не добывает там, где невыгодно, «качают» оттуда, где подешевле. Везде надо работать, только так получаешь возможность сравнивать, открывать новое.

   Уикальный пример приведу. Есть такой ученый Похиленко в Новосибирском институте геологии и геофизики. Искал якутские алмазы, а это очень специфическая тема. Его пригласила канадская фирма, занимающаяся поиском таких же пород. Взял уже отработанный участок, открыл несколько залежей, которые можно назвать классическими. Профинансировали дальше, а через год открыл уникальное месторождение, не похожее ни на одно из встречавшихся ранее. «Де Бирс» выложила 750 миллионов долларов канадцам, конечно, и Похиленко стал миллионером. Но главное – открыт новый тип месторождения, теперь подобные и у себя можем искать.

    — А Похиленко вернулся в Новосибирск, и теперь на него коллеги косо смотрят?

   — Я его знаю, хороший человек. Но где-то подспудно все равное советское сидит: «Как так? Обогатил буржуев. Нет, чтобы нас...». Но здесь как раз та ситуация, когда закрытость (и в науке – особенно!) только ограничивает наши возможности.

    — Но вы-то этим не грешите?

   — Один из руководителей академии даже недавно удивился: «Приезжаю в Орлеан, где французская геологическая служба располагается, а там ваши как у себя дома сидят».

    — То есть, зарубежные командировки миасцев не редкость?

   — Да постоянны! Вот моего зама Масленникова в прошлом году приглашали в Австралию, читал там четыре месяца лекции.

    — А вы?

   — Каждый год приходится куда-нибудь ездить.

    — Уму-разуму буржуев учить?

   — Да нет, выступить, пообщаться...

    — С австралийскими аборигенами?

   — Ну уж нет, это не могу. Четыре месяца есть кенгурятину – не выдержу.

    — Если серьезно, как делите прибыль от подобных командировок сотрудников?

   — Завели такое правило: институт берет со всех договоров 15 процентов, остальным распоряжаются те, кто ведет работу. Мы же в мелочи не лезем и не диктуем. А там, где администрация забирает половину, люди стараются контракты проводить через другие организации. В результате денег нет.

    — Работает принцип «Скупой платит дважды»?

   — Конечно. У нас же наоборот. На первый взгляд прибыль невелика, но в итоге институт в выигрыше. Нужно какое-то оборудование – сами покупаем. В результате у нас, считаю, очень высокий уровень компьютеризации, информационных технологий. Даже геологические карты на компьютерах создаем. Между прочим, мы вместе с заповедником единственные, где даже в самые тяжелые времена ни разу зарплату не задержали. В итоге и разрыва между поколениями нет. По крайней мере, пятеро сорокалетних ученых весьма перспективные. Два доктора, еще один завлаб тоже скоро защитится.

    В АКАДЕМИКИ... ЗА 100 БАКСОВ

    — Вы за свою научную карьеру «смогли дорасти» лишь до член-корра. Между тем самых разных академиков вокруг – пруд пруди...

   — Если серьезно, то некоторое время это был довольно больной вопрос для Российской Академии. Академиков вместе с член-коррами всего около 1100 человек, а докторов наук – немеряно, многие из них действительно до-стойны. Амбиций у всех много, звание академика на Руси издавна в почете, вот и началось...

   Сачала академия естественных наук претендовала на статус российской, когда еще существовала союзная, а сейчас число этих «академий» уже за сотню перевалило. Тут недавно подсчитали, только таких, в названии которых присутствует слово «артиллерийская», не один десяток. Понятно, чистая фикция. Собралась компания, организовала академию каких-нибудь «наук», все – академики. Одну создали даже на базе Мосгорсправки.

    — Шутите?

   — Да на самом деле! Сейчас, слава Богу, установили четко, какие признаны государственными: медицинских наук, сельхоз, строительства и архитектуры, художеств...

    — И как в научном мире относятся к «академикам» из горсправки?

   — Лично я – снисходительно. Один из вариантов удовлетворения амбиций, господь с ними! Между прочим, сам того не ведая, стал еще и членом-корреспондентом международной академии природных ресурсов. Позвонили, предложили за 400 рублей удостоверение прислать.

    — Заплатили?

   — Еще чего! Вообще об этом никогда и нигде не упоминаю. Кстати говоря, знаете, как стать членом Нью-Йоркской академии? Достаточно 100 долларов выслать. Как говорил Козьма Прутков, «Хочешь быть счастливым – будь им!».

    — Периодически начинаются разговоры об особой роли Урала в судьбе планеты...

   — А с чего бы ему играть эту особую роль? Вот вышла книга академика Кругликова «Ученые с большой дороги» об этих предсказателях, торсионной энергии – словом, шарлатанстве. Он такой пример приводит. Кто-то в свое время предсказал, что в стране появится деспот, который родится 21 декабря. Имели в виду Сталина. Ну, а потом оказалось, что в его метрике просто запись неправильно сделали, родился он на самом деле чуть ли не в ноябре. Вот вам и уровень предсказаний.

   Погнозируют неблагоприятные дни. Чушь полная! Велись многолетние наблюдения за влиянием на человека магнитных бурь. В итоге пришли к выводу, что мы живем в таких магнитных полях, созданных нами самими (телевизорами, электромоторами и массой другого), которые на несколько порядков превышают воздействие природных. Решили прекратить публикацию, но валом пошли возмущенные письма. Так что это чисто психологический настрой: что-то не заладилось, посмотрели газету и готов вывод: неблагоприятный день!

    — А смена давления?

   — Ну это – другое дело. Реальный фактор, связанный с работой сердца. Никуда не денешься.

    БЕЗ ЛИШНЕГО ЗВОНА

    — Наверное, стать кандидатом, доктором геолого-минералогических наук сидя в кабинете невозможно?

   — Есть теория, эксперимент, экспедиция. Начинал в поле, потом – довольно длительный период экспериментов, так и чередовалось. Сейчас снова езжу – занялись уральскими алмазами в Пермской области. Они и в Челябинской области есть, но уж больно район неперспективный. А там до сих пор никто не знает, откуда взялось месторождение. Кстати говоря, лучшие ювелирные алмазы в России.

    — «Де Бирс» еще не присматривается?

   — Да что вы! Для них это мелочь. Они даже от Архангельска отказались, когда купили месторождение в Канаде, о котором рассказывал.

    — А у вас в практике не случалось открытий, которые вызвали бы резонанс?

   — Какой-то я нерезонансный. Это ведь штука лукавая: кто-то в барабаны бьет, а кто-то просто работает. Мы без лишнего звона обходимся.

    — Самоуспокоенность не появляется?

   — Так это зависит не от того, какое звание или побрякушку получил, а от человека. Ученый – это... Постоянный зуд, что ли. Остановиться невозможно.

    — Тем более, что за спиной – институт, всех накормить надо...

   — В этом отношении у нас команда работает слаженно. Каждый делает что хочет, но непременно – качественно. Так сказать, в естественных условиях живем. В принципе бесполезно заставлять кого-то заниматься тем, что не нравится, надо создать такую систему, чтобы каждый был востребован.

    — Ну, это не только в науке.

   — В принципе – да. Но здесь – особенно. Вовремя похвалить... И самому работать, ведь эту похвалу не от каждого примут, а лишь от того, кого считают достойным. Поэтому все время надо соответствовать.

   Ктати, когда возглавил институт, поначалу «никаким» директором был, пошли конфликты. Стал думать, почему? Ведь лабораторией заведовал – все шло прекрасно. Перестал напрягать людей, начал вникать, что их больше интересует, что могут лучше всего сделать. И трений не стало. Ведь когда у человека есть возможность работать, когда его замечают, то и отдача появляется.

    — И на какое место поставили бы ваш институт в ряду подобных?

   — Один из лучших, без лишней скромности. Много факторов. Может, просто коллектив такой активный собрался, когда все «загнивали», мы работали. Конечно, и фактор маленького города. Взять на работу толкового специалиста в том же Екатеринбурге просто невозможно – никто не пойдет на такую зарплату. А у нас деваться некуда – все киоски заняты. Соответствуем уровню хороших институтов Академии и по числу кандидатов, докторов.

    — А зарплата?

   — У доктора наук около шести тысяч. Если ведешь договоры, грант есть, то под восемь.

    — Негусто, мягко говоря. Стоит ли упираться?

   — Вообще-то ученые во всем мире никогда богатыми не были. Им нужен некий уровень, чтобы, когда думал, мог сухарь грызть. А когда и сухарика не будет, то думается плохо.

    — Потому и не звучало широко в Миассе ваше избрание членом-корреспондентом Академии наук России?

   — А что, должен был ходить и кулаком себя в грудь бить? Наука – вещь самодостаточная, ей возвеличиваний не требуется.

    — Да и значок члена академии какой-то неброский.

   — Но дорогого стоит.