Сговорливой бабой Стюрой я знакома много лет. Люблю ее певучий уральский говор с оконьем и пропадающими гласными в окончаниях: знат, работат, делат – так уж давно не говорят. Но баба Стюра, рассказывая свои былицы, упорно не признает правил современного языка. Слушаешь ее и погружаешься в мир уральских сказов, но уже о наших днях, о знакомых людях. Сегодня перескажем и вам несколько былиц, поведанных бабой Стюрой.

   Когда плачет хозяин

   Сучилось это лет двадцать назад. Жила я тогда в своем доме, еще в Тургояке. В соседях Шура у меня была. Хорошая бабешка, работливая, добрая. И мужик у ей – мастер на все руки, да вот токо попивал. А так – безвредный.

   Уер он как-то в одночасье. Схоронили. Помянули. А утром Шура прибегат, с лица спала. Да тако рассказала!..

   Посыпается она ночью и слышит: вроде как плачет кто-то. Горько так, а потом топоток в углу за диваном. Шура-то и спрашиват: «Ктой-то здесь?». А ей тоненьким голоском-то и отвечат: «Я, мол, это, хозяин». «А чо ж ты плачешь?». Шура говорит, даже и не поняла сначала – кто же это. «А я, — говорит ей этот-то, — то плачу, что теперь и мне из дома уходить. Нельзя без хозяина нам жить». «Дак, чо ж уходить-то», – Шура даже на диване села, враз поняла – с кем говорит, — зять же в доме остался. Живи. Мы ж тебя не гоним». «Нет, — и еще громче заплакал, как щенок скулит, — зять твой здесь не задержится, да и не хозяин он».

   Псудили-порядили мы с Шурой, как хозяина дома удержать. Но скоко она молока по блюдцам ни лила, скоко хлеба ни ставила по углам – ушел. Точно говорю, ушел, потому что кошка приблудная к ним прибилась. А через три лета и зять за легким счастьем подался.

   Нельзя обижать мужика

   — А это уж со мной случай был, — смеется баба Стюра. – Мой-то тоже попивал, да в отличь от Шуриного – шумливый да нудный становился. Было раз извел меня, не сдержалась, огрела сковородкой, что под руку попалась. Опосля токо и утих. Ну и приснула я. И слышится мне голос: почем, дескать, хозяина-то свово обидела? Удивилась, руками шарю вокруг. И чо-то попалось мягонькое. И опять спрашиват: почто? А я и растерялась, в ответ не знаю, что и говорить. А он мне: ты вот его ударила, и мне больно, повинись, мол, перед ним, и мне хорошо станет. Наутро я сама в лавку сбегала за чекушкой. Старые люди рассказывали, что нельзя хозяина сердить, дома жизни не будет.

   А это уже с другой соседкой было. Я уж здесь, в машгородке, у дочери жить стала. Молодая семья вселилась рядом с нами. Из двух квартир одну сделали. Красиво, просторно. Да стала соседка жаловаться, что малец ихний ночами вскрикиват, а потом – плачет-захлебыватся. Я тут смекнула сразу. Говорю ей, значит, побеспокоили хозяина, недоволен он, потому-то самого малого и забижат. Хлебца, говорю, да блюдечко с молочком поставь рядом с кроваткой и глянешь — чо дальше будет. Не верила, говорит: откуда, мол, это домовые-то в городском доме возьмутся? А я ей: раз взялся, значит знат зачем и откуда.

   Ичо думашь? Пока блюдечко с хлебушком стояли – малой спал спокойно, как уберут – опять реветь брался. Так лета три и ублажали хозяина. Пока малец не подрос.

   Вт такие бесхитростные, простые былицы поведала мне баба Стюра. В домовых верит она, как и в другую нечисть, порою встречающуюся в окрестных лесах. Например, округу мохового болота до сих пор она величает блудливым местом, где день можно кружить возле трех елок, пока леший не отпустит. Уверяет, что по весне оживает вся природа. Стряхивают с себя зимнюю спячку и лешие. Вот приободрятся они, сил поднаберутся, глядишь, и заявят о себе вновь. Год нынче такой особый. Раз в сто лет на Камень-горе, как говорит баба Стюра, разрешается разгуляться духу всякому, чистому и нечистому». «В 1902 году бабка моя сказывала, — говорит баба Стюра, таинственно понизив голос, — папоротник цвел. Видал его Степан Волокитин. Тож в лесах пропадал всю дорогу. Так золото ему открылось, прям возле зимовья ручей, вишь ли, потек из нового родника. Так с водой и золото россыпное. Странно это. У нас тут больше жильное встречалось. А тут что твой песок. Обогатился Степан, да и подался в Екатеринбург. Видным человеком стал. Да ты не лыбся, а сходи на Ивану Купалу к старой волокинской заимке – сама увидишь чо там деется. Место-то там и впрямь чудное».